Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

И он сказал ей обет от имени царя, Марина царю – от себя.

Из уважения к особе будущей царицы, Власьев никак не решился взять Марину просто за руку, но непременно хотел прежде обернуть свой руку в чистый платок, и всячески остерегался, чтобы платье его никак не прикасалось к платью сидевшей подле него Марины. Когда за столом король уговаривал его есть, то он отвечал, что холопу неприлично есть при таких высоких особах, что с него довольно чести смотреть, как они кушают. Марина тоже ничего не ела за обедом. Зато Власьев пил за здоровье обрученных. Ясно после этого, с каким негодованием он должен был смотреть, когда Марина стала на колени перед королем, чтобы благодарить его за все милости: посол громко жаловался на такое унижение будущей царицы московской.

Благодаря короля, Марина плакала. Она не знала, что придется ей заплакать и не такими слезами.

Власьев требовал немедленного выезда невесты. Но Мнишек жаловался на недостаток денег, хотя Димитрий прислал ему большие суммы и просил не жалеть издержек.

Но у Мнишка и Марины были свои причины медлить. Мнишек писал Димитрию о каких-то недоброхотах, о сплетнях. Может быть, то, о чем он писал Димитрию, действительно были сплетни, но они стали историческим достоянием.

«Есть у вашей царской милости неприятели, писал отец Марины, которые распространяюсь о поведении вашем молву. Хотя у более рассудительных людей эти слухи не имеют места, но я, отдавши вашему величеству сердце и любя вас как сына, дарованного мне от Бога, прошу ваше величество остерегаться всяких поводов, и так как девица Ксения, дочь Бориса, живет вблизи вас, то, по моему и благоразумных людей совету, постарайтесь ее устранить от себя и отослать подалее».

Говорили о том, будто Дмитрий полюбил Ксению. И вот у Марины новая соперница. Но Димитрий тотчас постриг несчастную девушку в монахини под именем Ольги и сослал на Белоозеро в монастырь, о чем мы уже и говорили выше. Вообще отношения Димитрия к Ксении остаются неразгаданной тайной.

Димитрий часто пишет к невесте; но Марина не отвечает на его письма, сердясь за Ксению, ревнуя его к русской красавице, уже накрывшей свои «трубчатые косы» черным клобуком.

Власьев, не дождавшись царской невесты, уехал в Слоним и там ждал ее приезда вместе с другими царскими послами.

«Сердцем и душой скорблю, писал он Мнишку, и плачу о том, что все делается не так, как договорились со мной и как, по этому договору, к царскому величеству писано: великому государю нашему в том великая кручина, и думаю, что на меня за это опалу свою положить и казнить велит. А по цесарского величества указу, на рубеже для великой государыни нашей цесаревны и для вас присланы ближние бояре и дворяне и многий двор цесарский, и, живя со многими людьми и лошадьми на границе, проедаются».

Димитрий льстил даже Сигизмунду, чтобы скорей выманить Марину:

«Мы хотим отправить наших великих послов на большой сейм (писал он); но теперь отсрочили это посольство, потому что прежде хотим поговорить о вечном мире с вельможным паном Юрием Мнишком».

Даже пришедших с ним поляков Димитрий задержал в Москве, боясь, что не выпустят Марину. Бучинскому он велел на все соглашаться, лишь бы панну выпустили из Польши.

Но католики боялись, чтобы Дмитрий не бросил Марину, – и вот тайные агенты их и письма полетели во все места.

Папа Климент VIII и Павел V писали ко всем: к Димитрию, к Марине, к легатам.

«Мы не сомневаемся, писал папа Димитрию, что, так как ты хочешь иметь сыновей от этой превосходнейшей женщины, рожденной и свято-воспитанной в благочестивом католическом доме, то хочешь также привести в лоно римской церкви и народ московский… Верь, что ты предназначен от Бога к совершению этого спасительного дела, причем большим вспоможением будет для тебя твой благороднейший брак».

Папа так торопился, что приказал патеру Савицкому обвенчать Марину тайно в великий пост.

Все надежды католичества и Польши покоились таким образом на Марине.

В другом письме папа писал самой Марине: «Теперь-то мы ожидаем от твоего величества всего того, чего можно ждать от благородной женщины, согретой ревностью к Богу. Ты, вместе с возлюбленным сыном нашим, супругом твоим, должна всеми силами стараться, чтобы богослужение католической религии и учение Св. апостольской церкви были приняты вашими подданными и водворены в вашем государстве прочно и незыблемо. Вот твое первое и главнейшее дело».

Наконец Марина в сопровождении огромной свиты родных и знакомых выехала из Самбора в Московское царство, чтобы там быть царицей всего народа и наконец погибнуть, так и не увидев более своей родины.

3-го мая 1606 года Марина с большой пышностью въехала в Москву.

Для того, чтобы вполне понять, что должна была пережить и перечувствовать молоденькая девушка, из простых шляхтянок поднявшаяся до трона и потом потерявшая мужа, когда еще не кончилось брачное утратившая корону, упавшая до нищеты, до всяких унижений и оскорблений, до положения беглянки, скитающейся где-то на Яике с одним оставшимся ей верным казаком Заруцким – какой громадный запас воли должна была иметь женщина, вынесшая все, что вынесла Марина. Мы позволим себе привести здесь описание самых торжественных минут в жизни Марины – въезд в Москву, коронованье и венчанье, чтобы потом видеть весь контраст между положением ее от 6 до 15 мая, до дня страшной катастрофы в ее жизни, и между положением ее в стане «Тушинского вора», в Калуге, наконец, на Дону, на Волге, в Астрахани, на Яике и – опять в Москве, в тюрьме.

Когда Марина въезжала в Москву, то по обеим сторонам дороги стояли рядами стрельцы в красных суконных кафтанах с белыми перевязями на груди и держали длинные ружья с красными ложами; далее стояли в два ряда конные стрельцы и дети боярские; на одной стороне были с луками и стрелами, на другой с ружьями, привешанными к седлам; они также были одеты в красные кафтаны. Потом стояли двести польских гусар, под начальством Домарацкого, на конях с пиками, у которых древки были раскрашены красной краской, а близ острия были привязаны белые знаки. Поезд должен был ехать между рядами этих воинов. Поляки били в литавры и играли на духовых военных инструментах. Вступив в Москву, поезд следовал через Земляной город, потом въехал Никитскими воротами в Белый, оттуда в Китай-город, на Лобное место и, наконец, в Кремль.

Впереди всех ехали те дворяне и боярские дети, которые высылаемы были на границу для встречи Марины. Потом шли пешие польские гайдуки, или стрелки, числом триста; за плечами у них были ружья, а при боке сабли – «карабели». Они были одеты в голубые жупаны с серебряными нашивками и с белыми перьями на шапках – «магирках» – народ все рослый, на подбор. Гайдуки играли на трубах и били в барабаны. За ними ехали двести польских гусар, по десять человек в ряд, на статных венгерских конях, с крыльями за плечами, с позолочеными щитами, на которых виднелись изображения драконов, и с поднятыми вверх копьями; на одних из этих копий были белые, на других красные значки. За ними вели двенадцать лошадей, посланных женихом в дар Марине. За ними следовали паны, сопровождавшие отца Марины: тут были князья Вишневецкие, Тарлы, трое Отадницких, Любомирский, Немоевский, Лаврины и другие, каждый со своей асистенцией, и каждый хотел выказаться перед многочисленной толпой своим нарядом, нарядом слуг и убранством коней. Сзади всех их ехал верхом Мнишек в малиновом жупане, опушенном соболями, в шапке с богатым пером; шпоры и стремена, были золотые с бирюзой. За Мвишком следовал арап, одетый по-турецки.