Константин Никифоров - Сербия на Балканах. XX век

Но вернемся к внешнеполитическим сюжетам. В сущности, ослабление позиций России на международной арене после распада СССР и во время трансформационных, прежде всего экономических, трудностей – было неизбежно. Вопрос только в том, насколько далеко должно было простираться внешнеполитическое отступление. Ведь Запад тоже не сразу сформулировал свои цели. Они зависели и от позиции России. Ее постоянные уступки лишь увеличивали запросы противоположной стороны. И дело было даже не в игнорировании мнения России. Его часто просто не было. Достаточно сказать, что, несмотря на многочисленные обещания, собственной программы действий по урегулированию югославского кризиса в российском МИД так никогда и не было сформулировано.

Инфантилизм российской внешней политики заключался в непонимании простой вещи: в отличие от внутренней политики, которая может быть какой угодно, внешняя политика не может быть либеральной. Она может быть только консервативной. В основе любой внешней политики должны быть национальные интересы и ничто иное.

К середине 1990-х годов внешнеполитические неудачи России становились все более очевидными. Против политики, которую проводило российское министерство иностранных дел, теперь выступала не только оппозиция, но и почти вся политическая элита и экспертное сообщество. Утверждалось мнение, что у России должно быть собственное лицо и место в мировой политике. Конечно, это отнюдь не означало спора с Западом по любому поводу, а тем более перехода к конфронтации. Но не было никакой нужды постоянно поддакивать, причем даже в ущерб собственным интересам.

Впрочем, вина за внешнеполитические провалы ложилась не только на МИД, но и на руководство страны, которым были созданы основы такой системы, при которой МИД работал в условиях почти полного монополизма и бесконтрольности. Отсутствие коллегиального механизма разработки и принятия решений и было, пожалуй, главным пороком этой системы. Старые структуры наподобие международного отдела ЦК КПСС были упразднены, а новые – не созданы. Создавалось впечатление, что Б. Ельцин, не особенно вникая в детали, без каких-то дополнительных консультаций подписывал почти все, что ему «подсовывал» А. Козырев. И в любом случае дипломаты были предоставлены сами себе.

Собственно говоря, ожидать от российского МИД, как и от любого другого подобного ведомства, концептуальных внешнеполитических разработок нельзя было даже не из-за какой-то злой воли его руководства. Были ограничения и сугубо объективного характера. Традиционно дипломаты идеи не генерируют, а выступают их исполнителями. В этом своем свойстве дипломаты похожи на военных. В зависимости от способностей и профессионализма они могут с большим или меньшим успехом выполнять спущенные им директивы. Но стратегических указаний сверху как раз почти и не было.

Это бросалось в глаза многим. В период президентства Ельцина предпринимались попытки создать специальный механизм межведомственной координации внешнеполитической деятельности. Однако они не дали результатов, и во многом из-за активного противодействия руководства МИД. А. Козыреву удалось провести два президентских указа, подтверждавших координирующую роль самого МИД в вопросах внешней политики. Третий подобный указ подписал у Ельцина уже следующий министр иностранных дел – Е. Примаков. Получалось, что МИД сам себе ставил задачи, сам их пытался выполнить, сам себя координировал и контролировал.

Все это происходило в 1990-е годы – переломные и для Европы, и для всего мира. Старая биполярная система европейской безопасности рухнула, формировалась новая. На ее формирование большое влияние оказывал югославский кризис. К сожалению, российский МИД этого долго не понимал.

Таким образом, мы бы отметили две порочные черты внешней политики России того периода: чрезмерное увлечение новой идеологией вместо деидеологизации и монополизм дипломатического ведомства при принятии решений.

Мы уже писали в предыдущих главах, насколько запутанным и многослойным, насколько важным для судеб всей планеты оказался югославский кризис. И сразу надо отметить, что должного понимания сути происходившего на Балканах в России в начале 1990-х годов не было. И уже в силу этого балканская политика России не могла быть адекватной.

Югославский кризис, так сильно повлиявший на развитие современных международных отношений, на новую геополитическую расстановку в мире, поначалу казался российским властям лишь досадной помехой на пути в «цивилизованный мир».

Поэтому Россия и признала в числе первых, до достижения каких-либо внутриюгославских договоренностей, независимость Словении, Хорватии и Боснии и Герцеговины. Поэтому в деле югославского урегулирования Россия охотно приняла западные правила игры: державы навязывают югославским народам свою волю, а те должны им беспрекословно подчиняться. Пользуясь особым расположением к себе сербской стороны, Россия именно ей навязывала волю так называемого «мирового сообщества». Поначалу российские средства массовой информации также транслировали западное видение конфликта, что влияло и на российское общественное мнение.

Правда, уже через пару лет общественное мнение в России качнулось в другую сторону. Сказались и огромная цена реформ, и нежелание западных демократий оказать России серьезную помощь. Становилось все более очевидным, что трудности, переживаемые Россией, наоборот, используются для ее дальнейшего ослабления и вытеснения с Балкан и из всей Европы. Самым убедительным примером этого было начало процесса расширения НАТО на восток. И, соответственно, полный крах потерпел курс России на создание новой системы общеевропейской безопасности на основе ОБСЕ. Это оказалось печальным и для ОБСЕ. Сегодня, на наш взгляд, это уже – несамостоятельная, почти маргинальная организация.

Начиная примерно с 1994 г. российская дипломатия стала пытаться точнее соответствовать общественным настроениям внутри страны. Тем более что югославский кризис стал для России не только внешней, но и внутренней проблемой. Однако активность МИД вылилась лишь в изменение фразеологии и стилистики официальных заявлений. Стали раздаваться фразы о равном отношении ко всем сторонам в конфликте, о признании Балкан зоной российских интересов и т. п. Некоторые наблюдатели поспешили трактовать это как переход России на просербские позиции. Но на деле ничего подобного не было. В частности, Россия продолжала оставаться в режиме антисербских санкций, неоднократно голосуя за их еще большее ужесточение.

В этом контексте фантастически звучит утверждение профессора политологии Норвежского университета науки и технологий в Тронхейме С. Рамет о том, что Россия в те годы тайно отправила боснийским сербам «свой технический персонал и военных» для обслуживания ею же поставленной военной техники, в том числе самого современного ракетного оружия. По ее словам, «сербы договорились купить оружие на 360 млн. долларов США, включая небольшие мобильные танки Т-55» [277]. Это утверждение – классический пример перекладывания с больной головы на здоровую. Поставки вооружения были, но со стороны США и исламских государств и не сербам, а хорватам и боснийским мусульманам.