Дмитрий Безьев - Украина и Речь Посполитая в первой половине XVII в.

Помимо «сарматизма» в идеологическом отношении для шляхты польских земель огромную роль играла принадлежность ее к католической церкви. «Мир в сознании польской шляхты XVI–XVII вв. отождествлялся с Европой. Критерием “европейскости” того или иного народа или государства было не географическое положение, а конфессиональная принадлежность. Европа делилась на две части: христианскую (европейские католические страны) и нехристианскую (мусульманский регион и православные государства); в религиозно-политическом аспекте отношение к ним определялось не внешнеполитическими обстоятельствами, но внутриконфессиональной солидарностью. Этот же критерий определял степень враждебности и дружественности соседних народов» [192].

«Однако и среди христианских государств и народов Польша, по мнению польской знати, занимает исключительное, ни с чем не сравнимое высокое положение, так как обладает отличным от всех политическим устройством – республиканским» [193].

Речь Посполитая, согласно шляхетским («сарматским») представлениям, не просто отличается типом общественного устройства, но обладает лучшим и справедливейшим из возможных, обеспечивая истинную свободу своим гражданам посредством гарантии реализации их прав и привилегий. Под свободой понимается независимость от власти одного человека (короля), внутрисословное равенство.

«Родина сармата – прежде всего государство, осознание шляхетской общности в масштабах государства превалирует над местным, в том числе и этническим патриотизмом. Он не нивелировал, однако, естественного чувства принадлежности к определенной земле, чувства Отчизны.

Из такого восприятия Родины логически следует отождествление идеального поляка с истинным гражданином, который описывается в этических категориях. Моральные качества были главным критерием оценки человека и общества – в этом польские мыслители следовали Платону и Аристотелю. Поэтому “правильное” существование государства ставится в зависимость от добродетелей каждого гражданина. Шляхтич, в отличие от других, достоин обладания ими, так как его моральные качества обусловлены фактом рождения в шляхетстве, то есть генетически.

Сарматское понимание Отечества выражается, таким образом, в категориях справедливого государства-республики и добродетелях шляхтичей-сарматов» [194].

«Важным элементом государственного устройства представлялось, наряду со шляхетской демократией, сохранение традиции католического вероисповедания. Польскому католицизму приписывались особые черты: чистота, нерушимость наследия, неиспорченность ересями, которые объединялись идеей избранности католического польского народа. Этому способствовал и особый, “сарматский” дух посттридентской религиозной жизни, упрощавшего, “адаптировавшего” для широких слоев католической обрядности и проповеди. Католическая религиозность эпохи барокко, уподобляя реальную жизнь небесной, сочетаемая с уверенностью в особом отношении Бога к Польше и в небесном покровительстве сарматскому государству, укрепляет особую, исключительную связь польского неба и польской земли. Не стоит, однако, переоценивать религиозный элемент сарматской идеологии. Точнее было бы сказать, что польская католическая церковь наряду с Отечеством была важнейшим консолидирующим элементом сарматской идеологии» [195].

Очень интересным источником, отражающим взгляды по-европейски образованного шляхтича (он учился в Италии, предположительно, в г. Падуе), являются «Записки Немоевского». Судьба забросила его в Россию, ко двору Лжедмитрия I, после убийства которого он довольно долго находился в ссылке-заключении в различных русских северных городах. В это время (1606–1608 гг.) он ведет записи, которые были впервые опубликованы на русском языке в 1907 г. Документ этот чрезвычайно интересный, содержащий в себе множество сведений о России того времени, быте народа и аристократии, этикете двора Великого князя Московского, описание городов, описание системы делопроизводства и управления государством, армии, и т. д. По этому источнику, методом от обратного, можно судить о мировоззрении польского образованного шляхтича того времени, ведь он описывает и те стороны и нормы жизни российского общества, которые вызывают у него крайнее неприятие, шокируют его, или вызывают презрительное к ним отношение. Конечно, Немоевский весьма критично относится к религиозным нормам московитян, сравнивая их с нормами католической церкви и находя последние намного выше. «Блудодеяние нимало не почитают они за грех, как и бросить жену и взять другую, не знать молитвы Господней, редко-редко кто ее знает, а женщина дай Бог, чтобы какая <���…>. Зато велик грех: спать без пояса, бороду брить, <���…>, будучи с женою в бане, обоим разом не мыться, по крайней мере, водой не обливать; крестика не иметь на шее, телятину есть, – после всего этого следует вечная погибель души. И очень много у них еще других подобных же пустяков и суеверий» [196]. Русская знать редко носит с собой оружие, с точки зрения шляхтича-поляка: «…нам, людям-рыцарям, неприлично отдавать оружие; с ним мы готовы скорей умереть, потому что у нас нет большего срама, как отдалить от себя оружие, – у нас, у людей-рыцарей» [197]. Приемы ведения войны у московитян не рыцарские – низменные: «До этого времени прием на войне у этого народа был один – все на конях, по обычаю татар; одни с луками, другие с рогатинами, а третьи – привязавши к нагайке кусок железа или кости. Люди без оружия, редко у кого сабля. <���…> Сраженье идет татарским приемом: или гонятся, если кто перед ними уходит, или уходят, стреляя из луков» [198]. Особенно же коробила просвещенного шляхтича система наказаний дворян Великим князем, ее крайняя унизительность для человеческого достоинства, (напоминаю, что шляхтича в Речи Посполитой даже король не мог арестовать без решения сословного шляхетского суда, за исключением ареста в военное время по обвинению в измене), и описанию ее он уделяет много места: «…с ним отправляется дворецкий, по-нашему маршалок, в особую комнату, где судит он придворных людей, и сейчас же чинит экзекуцию: он приказывает другим дворянам его растянуть, а трое розгами его секут. Такое же наказание и за другие проступки, а за большие – в тюрьму. Когда же думный боярин учинит какое-либо преступление, <���…> то великий князь, севши вместе с другими думными, приказывает ему встать пред себя. Тогда старший дьяк докладывает, что тот сделал, а затем препровождает его к великому князю, который бьет его в губу с обеих сторон. После этого тот же дьяк, поставивши его посередине комнаты, начинает выщипывать у него пальцами бороду, а засим все думные бранят его: “Што это ты, мерзавец, бездельник, сделал? Мать твою, как у тебя и сором пропал!”. Наконец дьяк объявляет, что великий князь всея Руси налагает на него опалу: он обязан каждый день бывать в Кремле и ездить по городу в черном кафтане, черной шапке и черных сапогах; он перед каждым, но перед ним никто, под угрозой кары, не снимает шапки. Это продолжается до возвращения милости великого князя, но редко долее двух месяцев. <���…> Бьют их также и кнутом, но вместе с этим уже и из Думы выбрасывают. <���…> Если, в свою очередь, великий князь оскорбится чем в речи думного, – на месте безотлагательное правосудие: он тут же бьет его палицей (с нею великий князь обязан теперь ходить – они называют ее посохом) по лбу, по спине; тот же повинен ни увертываясь, ни же молить, но говорить: