Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

Правила эти были приняты в Потсдаме без долгих дискуссий, настолько неоспоримыми они выглядели в свете пережитого за время войны миллионами людей, в свете идей антифашистского движения Сопротивления. В этих принципах была намечена единая политика, которая могла бы послужить основой длительного сотрудничества держав-победительниц. Но их практическое применение предполагало сохранение единой политической воли, а именно этот пункт в Потсдаме выглядел наиболее проблематичным. Стоило участникам конференции перейти от общих положений, вытекавших из самой природы только закончившейся войны, к рассмотрению конкретных вопросов, как на каждом шагу стали возникать острые разногласия. Решения, которые в конце концов были приняты по отдельным пунктам, уже содержали в себе зародыши будущего раскола Германии и Европы. В этом смысле они — даже если участники Потсдамской встречи и не осознавали этого полностью — уже тогда противоречили тому единому курсу, который они пытались выработать для своей политики по отношению к Германии.

Наиболее отчетливо эта тенденция выявилась в вопросе о репарациях. К моменту Потсдамской конференции американцы отказались от согласованной в Ялте позиции и перешли на сторону англичан, оспаривавших советские запросы. Дебаты по этому пункту на протяжении многих дней оставались бесплодными. Наконец было намечено соглашение, но на основе весьма невыгодной для СССР формулы. Никаких цифр установлено не было. Просто было решено, что СССР /240/ получит возмещение своих убытков за счет собственной зоны оккупации Германии и германского имущества в других странах Восточной Европы. За счет этих же средств Советский Союз должен был позаботиться об удовлетворении польских требований. Из западных зон Германии Советскому Союзу причиталось получить лишь 25% оборудования и установок, подлежащих демонтажу; причем 10 — безвозмездно, а остальные 15% — в обмен на поставку продовольственных товаров и сырья все из той же отведенной СССР оккупационной зоны[33]. Поскольку никто заранее не мог определить, сколько и каких именно немецких предприятий будет демонтировано на западе Германии, практически объём этой части репараций оказывался величиной крайне расплывчатой и, как выяснилось позже, трудно реализуемой. Восточная Германия, будучи в два раза меньше Западной и куда менее богатой, чем она, в одиночку должна была вынести бремя выплаты репараций Советскому Союзу и Польше — двум странам, наиболее пострадавшим от войны. Так создавалась одна из тех диспропорций, которые с самого начала делали невозможным проведение единой экономической политики по отношению к Германии.

Сталин пошел на такое решение лишь в самые последние часы конференции, когда было уже ясно, что большего ему не добиться. Проект решения входил в «пакет» предложений, выдвинутых американцами под занавес конференции с целью одним ударом разрешить все главные проблемы, по которым так и не было найдено соглашения. Трумэн и его новый министр иностранных дел Бирнс сформулировали свое предложение в таком тоне, который если и не был ультимативным, то, во всяком случае, исключал возможность каких бы то ни было уступок с их стороны[34]. В виде компенсации англо-американский «пакет» содержал согласие на решение другой чрезвычайно важной для Сталина проблемы: в соответствии с советскими предложениями на Ялтинской встрече и требованиями делегации нового варшавского правительства, специально прибывшей в Потсдам, западная граница Польши устанавливалась по Одеру и Западной Нейсе (окончательная ратификация этой, как и всех других границ Германии, должна была произойти с подписанием мирного договора).

Данный пункт был для Сталина стержнем всей его польской политики. О его важности свидетельствовало уже такое обстоятельство, что ещё до Потсдама Сталин пошел на то, чтобы поставить союзников перед свершившимся фактом, и передал варшавской администрации все немецкие земли до Одера и Нейсе. Это соответствовало самой сердцевине его концепции «сильной и независимой» Польши, то есть Польши, как бы смещенной на запад в том смысле, что поляки, покидавшие старые восточные земли, отошедшие к СССР, получали возможность обосноваться в новых районах, откуда предстояло изгнать немцев. Эта новая Польша мыслилась как этнически однородная, обладающая солидной экономической /241/ базой в виде Силезии, нацеленная против Германии и способная оборонять границы славянского мира в случае возрождения агрессивных поползновений Германии.

Пример с польской границей был показательным и для всей ситуации, сложившейся в Потсдаме. Советскому Союзу пришлось выступать на конференции в качестве выразителя интересов, а в некоторых случаях и защитника требований тех стран Восточной Европы, которые были освобождены его войсками. Англичане и американцы выступали с противоположных позиций. Тревожным был уже сам тот факт, что в Потсдаме гораздо больше говорилось о Восточной Европе, нежели о Западной, хотя многие политические и экономические проблемы стояли в тот момент одинаково остро для обеих частей континента. Дело было в том, что на обсуждении восточноевропейских проблем настаивали англичане и американцы, между тем как советская делегация воздерживалась от того, чтобы требовать обсуждения обстановки в западноевропейских странах. Подобная настойчивость союзников чаще всего публично обосновывалась тем, что на Востоке неважно обстояло дело с демократией. Довод этот, однако, зачастую выглядел надуманным. В одном из своих посланий Трумэну Черчилль уже заговорил о «железном занавесе» от Любека до Триеста[35], разделившем Европу надвое. По другую сторону этой линии, по его словам, всё было мраком независимо от того, шла ли речь о Югославии или Венгрии, Румынии или Чехословакии — особых различий между этими странами не признавалось. Западные политики с готовностью прислушивались к жалобам и уступали нажиму общественно-политических групп, ощущавших, что их дело в восточноевропейских странах проиграно; при этом в Лондоне и Вашингтоне не слишком обращали внимание на социально-политический облик этих групп. Самым показательным примером могла служить Югославия, где западные союзники переходили теперь к поддержке противников Тито[36].

Когда Сталин в Потсдаме поднял вопрос об Испании, Черчилль отверг перспективу каких-либо совместных действий против фашистского режима Франко под предлогом того, что не следует вмешиваться во внутренние дела других стран. Однако, противореча самому себе, он настаивал на том, чтобы сообща призвать югославское правительство изменить свою политику (требование это осталось без последствий из-за советской оппозиции)[37]. Англичане и американцы выступали в Потсдаме с жалобами по поводу того, что происходит в Румынии и Болгарии, но проявляли глухоту (в особенности англичане) к советским протестам по поводу событий в Греции, хотя, как подчеркивал Молотов, в Греции дело дошло уже до гражданской войны, между тем как ничего подобного не наблюдалось в других Балканских странах[38]. Наконец, Трумэн выдвинул предложение насчет послаблений в условиях перемирия для Италии и высказал пожелание, чтобы Италия была принята в ООН. Сталин ответил согласием, но потребовал, чтобы аналогичный жест был /242/ сделан и по отношению к Финляндии, Румынии, Болгарии и Венгрии. В заключительном документе это требование было удовлетворено, но, чтобы добиться этого, советской делегации пришлось преодолеть упорнейшее сопротивление[39]. Если добавить ко всем этим эпизодам уже упоминавшееся решение о репарациях, по которому даже германским имуществом за границей Советский Союз мог пользоваться только в пределах Восточной Европы, то вырисовывается очень отчетливая общая тенденция: в Потсдаме был сделан новый крупный шаг вперед по пути к тому жесткому разделу Европы на сферы влияния, который был до того намечен лишь в самых общих чертах.