Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 1)

Тем временем, поручив Егорке лошадку и перекинувшись с ним словами, чернец обошел крыльцо и юркнул в подклет.

Егорка выпряг лошадь и увел в конюшню, Бориска остался один. Прислонившись к стене кузницы, он терпеливо ждал Дементия.

В горнице у Поздняковых было просторно. Вдоль стен стояли лавки с резной опушкой, половики на полу пестрели разноцветьем тряпичных лоскутков, в красном углу громоздился тяжелый длинный стол.

- Мои к вечерне пошли, - говорил Поздняков, сидя на лавке. Он сбросил валенки и, вытянув короткие ноги, шевелил кривыми желтыми пальцами. - А мне вот некогда и богу помолиться. Все в трудах, в заботах.

Дементий переминался у порога: приглашения сесть не было.

- А ты все кораблики строишь, Денисов? Добро, добро. Мастер ты отменный, о суденышках твоих нехудая слава. Авось вскорости заказ дам.

- Вижу, Пантюха, разжился ты, коли свои суда заводить хошь.

- А что! - вскинулся Поздняков, явно недовольный тем, что Денисов назвал его Пантюхой. - Тружуся, силов не жалеючи. Этими долонями1 хозяйство поставил.

- Жить все учишь. Валяй учи. - Денисов опустился на залавок. - Только гляжу я на тебя, Пантюха, вовсе ты скурвился. Раньше, бывало, чаркой угощал, а ныне, дальше порога не пущашь.

Поздняков подобрал ноги, уперся ладонями в грядку лавки, тяжело глянул на Дементия.

- Чарки мне и сейчас не жалко, а скажу тебе: судьбу надо за шиворот хватать.

- Это как же?

- А так. С умом строить суда-то.

Сквозь густые насупленные брови Денисов глядел на давнего приятеля.

- Стало быть, по-твоему, я - дурень.

Поздняков задребезжал мелким смехом.

- Не-ет... Смекалки у тебя не хватает, - он постучал себя пальцем в лоб. - Ты чего у меня куплять хочешь? Опять скобы, опять гвозди - так ведь?

- Ну...

- То-то. Значит, дощаники лепишь. Вчерась дощаник, седни он, завтра тот же дощаник...

- Просят, заказ дают.

- А платят как?

- Обыкновенно.

Поздняков покрутил головой.

- Эх, Дементий, до седой бороды дожил, а смекалки не накопил. Вот и я, бывало, денно и нощно в кузне торчал да гвозди ковал, потому как они всегда нужны и цена на них ровная. Потом скумекал: дай-кось, глездунов наделаю.

- И что?

- А то... На замочки мои - глездунчики - большой спрос пошел. В Москву торговал. Во! Дале гляжу - бояре окончины2 шукают. Я денег не пожалел, двух умелых кузнецов с правежу выкупил и понаделал тех окончив, сколь надо. Упала на них цена - я шасть к другому делу. Однако самое доходное на Рейтарский приказ да Оружейную палату работать.

Денисов усмехнулся:

- Ловок ты.

- А спробуй-ка... Ежели пораскинуть умом: седни война, завтра война. Оружия надо видимо-невидимо. Но опять - какого оружия? Посидел, помыслил, деньгу подсчитал - рассудил. Теперя замочки кремневые выдаю - бьют без осечки. А потом пошло-поехало. Строиться начал. Сам ноне молотом-то почти что и не машу. Кузнецы, да лудильщики, да паяльщики у меня робят. Самопалов таких, как у меня, по всему Поморью не сыщешь. Получайте, государевы воины, деритесь на здоровье!

Денисов кашлянул в кулак, поднялся.

- Понял я тебя, Пантюха. Поистине: кому - война, кому - мать родна. Так почем товар-то? - он вытащил из-за пазухи длинный узкий мешочек и, помогая зубами, стал развязывать тесемку.

- Цена обычная, да плата серебром.

Денисов опустил мешочек.

- Чай, медные-то деньги тож государевы.

- Знамо дело. Только я за свой товар серебром беру.

- Побойся бога, Пантюха. Сколько лет дело имеем. Мне ведь тоже медью платят.

- Вольному воля, а мне они даром не нужны.

- Ты не очень-то... Слыхал небось: указ вышел, чтобы медь наравне с серебром брати.

- Указ указом, да мне в том корысти нет.

- Ишь ты! А коли наклепаю, что медных денег не берешь?

- Иди, иди! Куды хошь иди клепай, кому хошь изветничай, однако товару на медь не продам. Пусть его лучше ржа съест.

Денисов в сердцах так дернул тесемки, что они лопнули.

- Эх, Пантюха, высоко метишь, родные корни рубишь!

2

Мрачнее тучи возвращался Денисов домой. Тяжелые, неповоротливые думы обуревали его, и, завидев государев кабак, мастер обрадовался. Намотал вожжи на руку, круто развернул меринка в узкую улочку, огрел кнутом, гикнул:

- А ну, ну, лешай!

Меринок прыгнул зайцем и полетел меж черных заборов, испещренных мерцающими точками заиндевелых гвоздей.

- Куда это мы? - крикнул Бориска, но Дементий, не отвечая, продолжал гнать коня.

Наконец остановились возле тына, доски в котором были местами выломаны. Дементий спрыгнул с розвальней, привязал меринка к коновязи.

- Пойдем, согреемся.

Через распахнутые ворота - калитку до половины занесло снегом - вошли на кружечный двор. Меж высоких сугробов, источенных желтыми дырками, вела к кабаку протоптанная тропинка. У самого крыльца лохматый мужик в одной рубахе и обрезанных катанцах на босу ногу, вихляясь и приплясывая, гнусавил:

Как у мене теща была

Ворожина, старая карга.

Я у тещи в работе ходил,

Я у тещи сорочку пропил.

На обледенелом загаженном крыльце сидел другой. Обхватив грязными пальцами плешивую голову, дрожа всем телом, он раскачивался взад-вперед. На нем, кроме исподнего, ничего не было. Дементий с Бориской толкнули дверь и вошли с облаком пара. В нос шибануло дымом, крепким сивушным духом и какой-то кислятиной. В колеблющемся свете лучин качались, мотались черные тени, под потолком клубился серый дым, уходя в невидимую дыру. Копоть и сажа густо лежали по углам.

За одним столом спали, ругались, размахивали кулаками питухи, за другим - скромно сидели двое посадских и поп в замаранной рясе и душегрейке. Поп приставал к посадским, тыча в лица большим деревянным распятием, скрипучим голосом говорил:

- ...Перед мором самым бысть затмение солнцу. А случилось то перед Петровым днем недели за две...

Посадский с досадой отталкивал попа.

- Осади, не слюнявь кожуха!

Дементий шагнул к стойке, бросил на изрубленный мокрый прилавок деньгу. Она зазвенела подпрыгивая. Целовальник - сплошь лысый, с оттопыренными ушами - прихлопнул монету пухлой ладонью, подал Дементию ковш водки и пирог с треской.

- Кушай, мастер лодейной. Никола зимний на носу, в праздник питья не будет - не велено.

Бориске было тошно от кабацкого смрада. Огляделся с тоской. Уронив голову на руки, поп скрипел:

- ...Солнце померче, от запада луна подтекала, и мор зело велик был... - сжав пальцы, рванул себя за волосы. - Никон-отступник в те поры веру и законы церковные казил!1 Николи забыть, все помним!

Целовальник, делая вид, что не слышит поповских слов, вполголоса говорил что-то Дементию. Тот молча, не торопясь, жевал пирог.

В другом углу рослый долгорукий питух в убогом вретище2 - на груди крестик поблескивает - страшно матерился, стуча в грудь ядреными кулаками.