Алексей Толстой - Стихотворения (сборник)

И как далей и далей в чернеющий лес

Их неистовый бег, углубляясь, исчез.

И опять воцарилась кругом тишина,

Мирно сумрачный лес освещает луна,

Расстилаясь туман над сырою землей,

Под таинственной чащу сокрыл пеленой.

И, о виденном диве мечтая, стрелок

До зари в шалаше просидел, одинок.

И едва на востоке заря занялась,

Слышен топот в лесу, и внимает он глас:

"Конь, недолго уж нам по кустам и буграм

Остается бежать, не догнать нас волкам!"

И как озера плеск и как полымя треск,

Между пнев и кустов, словно угольев блеск,

И шумит, и спешит, и хрустит, и трещит,

И от тысячи ног вся земля дребезжит.

"Конь, не долго бежать, нас волкам не догнать.

Сладко будешь, мой конь, на траве отдыхать!"

И, весь пеной покрыт, конь летит и пыхтит,

И за ним по пятам волчья стая бежит.

Вот на хуторе дальнем петух прокричал,

Вихорь-конь добежал, без дыханья упал,

Седока не видать, унялась дребедень,

И в тумане по-прежнему виден лишь пень.

У стрелка ж голова закружилась, и он

Пал на землю, и слуха и зренья лишен.

И тогда он очнулся, как полдень уж был,

И чернеющий лес он покинуть спешил.

* * *

ТЕЛЕСКОП

Баллада

Умен и учен монах Артамон,

И оптик, и физик, и врач он,

Но вот уж три года бежит его сон,

Три года покой им утрачен.

Глаза его впалы, ужасен их вид,

И как-то он странно на братий глядит.

Вот братья по кельям пошли толковать:

"С ума, знать, сошел наш ученый!

Не может он есть, не может он спать,

Всю ночь он стоит пред иконой.

Ужели (господь, отпусти ему грех!)

Он сделаться хочет святее нас всех?"

И вот до игумена толки дошли,

Игумен был строгого нрава:

Отца Гавриила моли не моли,

Ты грешен, с тобой и расправа!

"Монах,- говорит он,- сейчас мне открой,

Что твой отравляет так долго покой?"

И инок в ответ: "Отец Гавриил,

Твоей покоряюсь я воле.

Три года я страшную тайну хранил,

Нет силы хранить ее доле!

Хоть тяжко мне будет, но так уж и быть,

Я стану открыто при всех говорить.

Я чаю, то знаете все вы, друзья,

Что, сидя один в своей келье,

Давно занимался механикой я

И разные варивал зелья,

Что силою дивных стекол и зеркал

В сосуды я солнца лучи собирал.

К несчастью, я раз, недостойный холоп,

В угодность познаний кумиру,

Затеял составить большой телескоп,

Всему в удивление миру.

Двух братьев себе попросил я помочь,

И стали работать мы целую ночь.

И множество так мы ночей провели,

Вперед подвигалося дело,

Я лил, и точил, и железо пилил,

Работа не шла, а кипела.

Так, махина наша, честнейший отец,

Поспела, но, ах, не на добрый конец.

Чтоб видеть, как силен мой дивный снаряд,

Трубу я направил на гору,

Где башни и стены, белеясь, стоят,

Простому чуть зримые взору.

Обитель святой Анастасии там.

И что же моим показалось очам?

С трудом по утесам крутым на коне

Взбирается витязь усталом,

Он в тяжких доспехах, в железной броне,

Шелом с опущенным забралом,

И, стоя с поникшей главой у ворот,

Отшельница юная витязя ждет.

И зрел я (хоть слышать речей их не мог),

Как обнял свою он подругу,

И ясно мне было, что шепчет упрек

Она запоздалому другу.

Но вместо ответа железным перстом

На наш указал он отшельнице дом.

И кудри вилися его по плечам,

Он поднял забрало стальное,

И ясно узрел я на лбу его шрам,

Добытый средь грозного боя.

Взирая ж на грешницу, думал я, ах,

Зачем я не витязь, а только монах!

В ту пору дни на три с мощами к больным

Ты, честный отец, отлучился,

Отсутствием я ободренный твоим

Во храме три дня не молился,

Но до ночи самой на гору смотрел,

Где с юной отшельницей витязь сидел.

Помощников двух я своих подозвал,

Мы сменивать стали друг друга.

Такого, каким я в то время сгорал,

Не знал никогда я недуга.

Когда ж возвратился ты в наш монастырь,

По-прежнему начал читать я псалтырь.

Но все мне отшельницы чудился лик,

Я чувствовал сердца терзанье,

Товарищей двух ты тогда же расстриг

За малое к службе вниманье,

И я себе той же судьбы ожидал,

Но, знать, я смущенье удачней скрывал.

И вот уж три года, лишь только взойдет

На небо дневное светило,

Из церкви меня к телескопу влечет

Какая-то страшная сила.

Увы, уж ничто не поможет мне ныне,

Одно лишь осталось: спасаться в пустыне".

Так рек Артамон, и торжественно ждет

В молчанье глубоком собранье,

Какому игумен его обречет

В пример для других наказанью.

Но, брови нахмурив, игумен молчит,

Он то на монаха, то в землю глядит.

Вдруг снял он клобук, и рассеченный лоб

Собранью всему показался.

"Хорош твой, монах,- он сказал,- телескоп,

Я в вражии сети попался!

Отныне игуменом будет другой,

Я ж должен в пустыне спасаться с тобой".

* * *

ПРОСТИ

Ты помнишь ли вечер, когда мы с тобой

Шли молча чрез лес одинокой тропой,

И солнышко нам, готовясь уйти,

Сквозь ветви шептало: "Прости, прости!"

Нам весело было, не слышали мы,

Как ветер шумел, предвестник зимы,

Как листья хрустели на нашем пути

И лето шептало: "Прости, прости!"

Зима пролетела, в весенних цветах

Природа, красуясь, пестреет, но, ах,

Далеко, далеко я должен идти,

Подруга, надолго прости, прости!

Ты плачешь? Утешься! Мы встретимся там,

Где радость и счастье готовятся нам,

Судьба нам позволит друг друга найти,

Тогда, когда жизни мы скажем "прости!"

* * *

МОЛИТВА СТРЕЛКОВ

Великий Губертус, могучий стрелок,

К тебе мы прибегнуть дерзнули!

К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог

И к цели направил бы пули!

Тебя и отцы призывали и деды,

Губертус, Губертус, податель победы!

Пусть дерзкий безбожник волшебный свинец

В дремучем лесу растопляет,

Ужасен безбожнику будет конец,

Нас счастье его не прельщает:

Он в трепете вечном и в страхе живет,

Покуда час смерти его не пробьет.

Пусть Гакельберг ночью шумит и трубит

И грозно над бором несется,

Охотника доброго он не страшит,

Виновный пред ним лишь трясется,

И слышит, чуть жив, над главою своей

Лай псов, и взыванья, и ржанье коней.

Пусть яростный вепрь иль сердитый медведь

Лихого стрелка одолеет,

Уж если ему суждено умереть,

Он с верой погибнуть умеет.

Чья верой душа в провиденье полна,

Тому не бывает погибель страшна.

Великий Губертус, могучий стрелок,

К тебе мы прибегнуть дерзнули!

К тебе мы взываем, чтоб нам ты помог

И к цели направил бы пули!

Тебя кто забудет на помощь призвать,

Какого успеха тому ожидать!

* * *

* * *

Я верю в чистую любовь

И в душ соединенье;

И мысли все, и жизнь, и кровь,

И каждой жилки бьенье