Коллектив авторов - Источниковедение

В историческом очерке Щапова фазу объяснения выделить несложно, так как суть концепции «областности» в структуре очерка автор постарался представить до начала рассказа о событиях Смуты. Следует также отметить, что историк, обращаясь к сюжетам вхождения в состав Московского государства тех или иных княжеств и земель, выяснял их взаимоотношения с Москвой, и, таким образом, в каждом случае его объяснения выполняли задачу реконструкции прошлого посредством принятой концепции. Крупномасштабное описание, охватывающее значительный период истории (не только начало XVII в.), позволило Щапову поставить проблему, объяснение которой было противоположно концепциям истории государственного строительства, предложенным русскими историками. Не случайно автор упоминает Н. М. Карамзина (красочно описавшего трагедию Смуты), Н. Г. Устрялова (с его приторным патриотизмом, торжеством православия и единодержавия) и С. М. Соловьева (с концепцией «борьбы государственного наряда с родовым, противогосударственным началом») [774].

В процессе деконструкции текста, выявляя в историографическом источнике фазу объяснения, мы должны решить три задачи: найти в произведении Щапова основания, позволяющие связать автора с практикой местной истории; выявить в историографическом источнике идеологический фактор, нарушающий научность работы; установить тип презентируемого в произведении исторического знания.

Оперативная фаза объяснения (в данном случае нам важна концепция «областности») начинается с «программного заявления» автора, актуализирующего произведение. У Щапова читаем:

В настоящее время, кажется, уже утвердилось убеждение, что в истории главный фактор есть сам народ, дух народный, творящий историю, что сущность и содержание истории есть жизнь народная. Эту идею начали уже проводить в науке русской истории. Но вот другое начало, на которое еще не обращено должного внимания в нашей исторической науке [выделено мной. – С. М. ]: начало провинциализма, областности [выделено автором. – С. М. ], если можно так выразиться. У нас доселе господствовала в изложении русской истории идея централизации; развилось даже какое-то чрезмерное стремление к обобщению, к систематизации разнообразной областной истории. Все особенности, направления и факты областной исторической жизни подводились под одну идею правительственно-государственного, централизационного развития… Русская история, в самой основе своей, есть по преимуществу история областей, разнообразных ассоциаций провинциальных масс народа – до централизации и после централизации [775].

Мы не встретили здесь упоминания местной истории. Более того, Щапов утверждает: «У нас доселе господствовала в изложении русской истории…». Подобным образом выражая идею научного прогресса, он дает понять своевременность/новизну своего исследования, но при этом историк совсем не обратил внимания на столетнее существование в Российской империи местной истории . Он проигнорировал эту практику историописания (как мы отмечали в третьей части второго раздела настоящего учебного пособия, практика местной истории в России предшествовала историческому краеведению, появившемуся в начале XX в.); не случайно автор написал, что на начала провинциализма и областности «еще не обращено должного внимания в нашей исторической науке ».

Нашу гипотезу о том, что концепция «областности», предложенная Щаповым в очерке «Великорусские области и Смутное время», не имеет отношения к местной истории, подкрепляет мысль историка, которой он закончил обоснование нового подхода к изучению русской истории, предложив свое видение как научного , так и практического его значения:

Если когда, то особенно в наше время, науке русской истории [выделено мной. – С. М. ] необходимо уяснить историю, дух, характер и этнографические особенности областных масс народных. <���…>

В высшей степени желательно, чтобы у нас, по возможности, в каждой провинции возникла своя историческая, самопознавательная литература, и обогащалась областными сборниками, в роде «Пермского», историко-статистическими описаниями губерний и провинций, в роде, например, описания оренбургского края Черемшанского, и под., изданием областных памятников и актов, в роде южно-русской «Основы».

Ниже мы находим у Щапова пояснение того, в чем заключается важность «самопознавательной литературы». Ничего не сказав о науке, цель «самопознавательной литературы» он увидел в воспитании областного гражданского сознания:

Областные сборники, историко-этнографические и статистические описания провинций могут служить не только руководствами нашего областного самопознания, но и органами возбуждения в провинциальных массах идеи политического самосознания и саморазвития в составе целого государственного союза [776].

Теперь мы можем отметить, что Щапов развел цели, которые, по его мнению, должны преследовать научная история и «историческая, самопознавательная литература». Концепция «областности», позволяющая уяснять «историю, дух, характер и этнографические особенности областных масс народных» отнесена им к науке русской истории (научной истории). «Самопознавательная литература» – это руководства самопознания, возбуждающие «в провинциальных массах идеи политического самосознания и саморазвития». Такая историческая литература позиционирует социально ориентированный тип исторического знания.

Мы не будем выяснять возможную мотивацию краеведов, связывающих «Великорусские области и Смутное время (1606–1613 г.)» с разработкой А. П. Щаповым концепции местной истории или даже исторического краеведения, это не входит в нашу задачу.

Следующий этап процедуры деконструкции призван уточнить правомерность распространения на исследуемый историографический источник практики, традиционно включающей исторические взгляды Щапова не столько в научный, сколько в общественно-политический процесс третьей четверти XIX в. По иронии научной судьбы, справедливо отмечает Е. А. Вишленкова, Щапов стал историком революционно-демократического направления [777].

Действительно, современному исследователю уже трудно избавиться от навязанного литературой взгляда на историка как выразителя определенной идеологии, поэтому, продолжая процедуру деконструкции историографического источника, следует отделить идеологию от концепции «областности». Сразу поясним: на идеологию мы смотрим не как на «ложное» сознание (и не придаем ей никакой отрицательной коннотации), понимая под ней желание индивида социализировать других [778]. Наша задача – отделить от фазы объяснения литературную фазу историографической операции Щапова, обратить внимание на пару «идеология – риторика», которую можно отнести к его общественно-политическим взглядам.