Робер Фоссье - Люди средневековья

Так что им надо было смириться с ролью посредников, которым положено вести к спасению других; и на сей раз перед нами «официальная» церковь, от скромного викария сельской часовни до верховного понтифика в Риме. Я полагаю, мой читатель не надеется здесь найти «Историю церкви», как не рассчитывал прежде на картину жизни светской знати или портрет зажиточного купца. По религиозной истории средних веков, истории папства, монахов, епископов либо школ и догматических споров написано столько превосходных трудов в словарях, обзорах, исследованиях, учебниках, что я бы чувствовал себя глупо, если бы попытался что-то добавить. Однако я не теряю из виду свою обычную публику, простых людей. О правящем папе они слышали как о некоем далеком правителе от местного епископа, например, когда последний приезжал, по крайней мере раз в год, чтобы совершить конфирмацию обетов, данных при крещении, — вот это мне представляется фактом. Но «официалы», «архидиаконы», «церковные деканы» были для них не более чем словами, даже в городе. Что касается монахов — возможно, они и восхищались монахами, но скажу без колебаний, что высокие стены монастырской ограды, несомненно, символизировали для них, скорей, громадное экономическое могущество, более материальное, чем духовное господство, а не защиту Добродетели от сил Зла. Видимыми, реальными, совсем близкими были для них только кюре деревни или квартала со своими «викариями», вероятными заместителями, которые жили среди них, в «приходе», ассоциировавшемся для них всех с религией.

Сегодня историк религиозной практики, охотно покидая Рим или аббатство в качестве объекта наблюдений, больше места уделяет «приходу», о котором я уже говорил. В самом деле, аватары этой матрицы веры куда в большей мере отмечают собой исторический путь христианства, чем догматические споры о Троице или история «реформ» церкви in capite (во главе ( лат.) [38] С XIII–XIV веках популярным было требование реформы церкви «in capite et membris», буквально «в голове и членах» (Прим. пер.). . Пусть ecclesia — полное объединение всех верующих, но значение этого слова слишком расплывчато, а след его на земле слишком обширен, чтобы в нем можно было разглядеть семью, соседей или кланы. Для этого скорей нужны были объединения жителей — домов, частных, но смежных ячеек: paroikia по-гречески, латинская parrochia , «приход», или же плебс — собравшаяся толпа, кельтское plou. Размещались ли там место отправления культа, кладбище, крещальные купели — это не имеет отношения к общему ходу развития, ни к естественному, ни к непосредственному. Границы таких объединений были изменчивыми и непостоянными. Сегодня историки уже почти убедились, что fundus крупного хозяйства поздней античности не обязательно становился приходом; что последний, несомненно, не воспроизводил также и античный политический или налоговый округ, даже в местностях, которые Рим удерживал прочно; что «земля» в географическом смысле как площадь, необходимая для прокорма группы людей, не обязательно совпадает с границами церковного территориального деления; это и не территория, на которой действовали чьи-то «сеньориальные» права. Так что образование сети смежных приходов, объединенных одной приходской церковью, — несомненно, лишь поздний феномен в процессе отвердевания ритуалов и обычаев; едва ли ранее, чем в Латеране в 1215 году, церковь приняла решение, что каждый верующий должен иметь свой приход, а не несколько и не какой угодно.

Тем не менее последовательные этапы этого формирования можно выделить. На стадии с V по IX век, когда христианство распространялось еще медленно, опорные точки культа создавались либо под влиянием владельца земли (тогда говорили о «частной церкви», Eigenkirche , священника которой назначал мирянин), либо по настоянию епископа или же монастыря; далее по желанию самих верующих выбирался святой покровитель; и, естественно, обнаружить такой случай легче в городе. В каролингскую эпоху в соответствии с духом реорганизации общества, которой в то время были озабочены по меньшей мере верхи светской и церковной иерархии, возникла перспектива организации приходов по территориальному принципу: архиепископ Реймский Гинкмар предложил, чтобы местный пастырь стада оплачивался за счет десятой части доходов его прихода, «десятины» (décima), для чего, очевидно, требовалось определить территорию, по возможности согласовав с населением, где эта десятина будет взиматься. На главной стадии «деревенского объячеивания» ( encellulement villageois ), с 950 по 1150 год, реформа церкви сопровождалась настоящей «перепиской набело» приходской системы: здание приходской церкви, окружающий ее атриум- кладбище, почва и дарованная земля, где находился алтарь (dos et altare ), были отнесены к разряду res sacrae и тем самым, как в XII веке утверждал Грациан в «Декрете», подпали под исключительную юрисдикцию, «for», которой пользовалась церковь. Тем самым сакрализация и спациализация привели к постепенному исчезновению — чаще всего благодаря последовательным выкупам — частных церквей, второстепенных церквей (Niederkirche и одиночных часовен), низводящихся до уровня простых молелен. Предполагалось, что этот процесс будет сопровождаться сбором десятины, а контроль над ним должны были обеспечить местные «соборы» под надзором епископа. Но в обеих последних сферах результат оказался посредственным: на местах, по вине светской аристократии, десятину захватывали или отказывались восстанавливать; церковные служители проявляли мало усердия. Тем не менее структура, созданная в XIII веке, сохранилась почти до конца Старого порядка. Тогда наметилась замена прихода как структурной единицы на светскую коммуну — не без компромиссов, углубляться в описание которых я не намерен.

Тем не менее вот последний элемент: для рядового верующего понятие прихода отождествлялось с местом, где совершаются таинства, прежде всего крещение или евхаристия; но поскольку это было, как я сказал, также место сбора, место убежища, место праздников, то в социальной группе важнейшую роль играл кюре — он говорил от имени общины в качестве человека Божьего наряду с кузнецом, первым из ремесленников деревни. Если только он мог бросить в лицо господину несколько слов по-латыни, обладал толикой догматической культуры и некоторой личной харизмой, он считался хранителем знания, столпом догмы, духовным наставником верующих, а также сеньора. Средневековые кюре хорошей репутации не имеют; по XII век будущие прихожане при помощи своего барина избирали их из местных клириков, или служителей какого-нибудь ближнего монастыря, или людей, предложенных епископом диоцеза, который пытался протолкнуть своего кандидата. Впрочем, эта примитивная процедура назначения не означает, что кюре обязательно был невежественным, недобросовестным или продажным. В этом его с удовольствием упрекают, но представляется вполне бесспорным, что в последние века средневековья образ деревенского кюре в представлении людей улучшился. Рекомендация соблюдать целибат, выдвинутая в X веке, после 1225 или 1250 года превратилась в обязанность; постепенное развитие верующих привело к тому, что от кюре стал требоваться минимальный уровень культуры; довольно серьезную борьбу повели с непотизмом, с абсентеизмом, в том числе епископы и архидиаконы, сами не всегда чуждые этих пороков. Короче говоря, средневековый кюре заслуживает большего, чем традиционная сатира в фаблио. Он оставался обычным человеком, как его прихожане, — подверженным искушениям, но опирающимся на Веру. Выделяла его из их числа непременная обязанность пытаться вести их к спасению на том свете.