Робер Фоссье - Люди средневековья

В городе все проще: если ученику при обучении платили натурой, если мастер-ремесленник жил за счет собственных доходов, то другие — слуги или подмастерья в мастерской, посыльные или « bouliers », ищущие работу, — получали жалованье или желали ее получать. И опять же множество вариантов: со сдельной или подённой оплатой, по договору или по устному соглашению, входил ли работник в состав ремесленного «цеха», как бывало в большинстве случаев, но не всегда, или числился в квартале, в братстве. Рабочий график для них отмерялся звоном ратушного колокола, их запросто наказывали за брак в работе либо если выявляли, что они работают ночью, «втемную», в комнате, надомниками ( chambrelans ), в неположенные часы, обирая тем самым других: это были «желтые» часы, от света свечи, освещающей их незаконный труд. Если они прекращали работу в ущерб «общему благу», дрались, уничтожали инвентарь соперников, это, видимо, было составной частью повседневной жизни города, к которой принадлежали страхи, «волнения», стачки ( takehan ), гарелль [24] Harelle — нормандское название восстаний, от « Haro! » — возгласа, привлекающего внимание (Прим. ред.). из-за цен, зарплат, безработицы, из-за власти, которая врет, богачей, которые «хапают», пришлых крестьян, которые создают конкуренцию, — целого «трудового мира», все беды которого нам нетрудно себе представить.

Остается меньшинство — те, кто ничего не делает. К нему не следует причислять два первых «порядка» Божьей схемы. Их, правда, можно было бы счесть праздными; но их задача состояла в том, чтобы посвящать себя другим, а не производить материальные блага: клирик проповедовал и обучал, дабы спасать или направлять души; воин сражался — конечно, ради славы и добычи, но великолепие его стола или его подвигов льстило простым людям, пока он не выводил их из себя. Что касается монахов, отшельников, затворников, их праздность была святой, поскольку соединяла их со Святым Духом; верующим не следовало сомневаться, что это им во благо. Впрочем, кроме этих святых мужей и жен, для которых время не подсчитывалось и не оплачивалось, были старики, для которых время уже перестало подсчитываться и оплачиваться; они знали родню, давали советы, разрешали споры или судили под деревенским вязом или городскими аркадами. На другом полюсе этого пестрого мира находились «отверженные», которых не всегда отвергали: нищие, воры, «живодеры», «живоглоты» или обычные лесные разбойники, которых иногда вешали, одного-двух, чтобы успокоить добрый народ. В конечном счете они тоже трудились, исключительно в ущерб другим.

Но в моем обзоре не хватает одного раздела, не самого маловажного, существенного для нас: а где женщины? Где «каждый второй мужчина» [25] Феминистский лозунг «Un homme sur deux est une femme» («Каждый второй мужчина/человек — это женщина»), известный с 1970 года (Прим. ред.). , как сказал юморист? Они были заняты прежде всего в домашнем хозяйстве, развивая активность и совершая усилия, даже физические, которые стоили мужских усилий за пределами дома и даже превосходили их: их делом были огонь и пища, печь и мельница, колодезная вода и помощь в сборе урожая, а также все, что считалось женскими занятиями: прясть и шить, плести и ткать после стрижки и чесания шерсти. Но эти однообразные дела, в которых мужчина ничего не смыслил, видимо, внушили ему представление, бытующее до наших дней, что женщина, если она не выходит из дома, «не работает». Подобное измышление разбивается вдребезги, если присмотреться внимательней к реалиям XIII века, а то и более ранним. Если в деревне достаточно сложно разделить роли обоих полов, например при ведении хозяйства (кто вел счета? кто получал чинш или выплачивал его?), то по крайней мере очевидно, что женщина, овдовев, замещала покойного супруга, тогда как вдовец поскорей вступал в новый брак, и не только из потребности в сексе. Но в городе, как, похоже, свидетельствует феминизация многих ремесленных патронимов, в последние века средневековья женщины стали занимать куда больше места, чем раньше. Они царили в обработке кожи, войлока, тканей; конечно, ткацкое ремесло, как и пошив парусов или варка пива, требовали больше сил, чем могут приложить женщины; но именно последние сортировали, считали, продавали. Иконография показывает, как они управляли галантерейной лавкой, сапожной мастерской, но также мясной или бакалейной лавкой. В уставах цехов они числятся как мастерицы, управлявшие мастерскими, работницами, служанками. Что же, это и было равенство, какого требуют наши современницы и при каком якобы жили их прабабки? Вероятно, нет, по тем же причинам, какие приводят по сей день: женский труд за пределами дома прерывается всякий раз, когда женщина слабеет из-за беременности; она не в силах производить тяжелые трудовые операции; ее оттесняет на задний план боязливый мачизм, о котором я уже сказал несколько слов. Мы почти ничего не знаем о неравенстве зарплат, которое могло существовать, но о котором умалчивают теоретические тексты. «Женских корпораций» не было, и едва ли женщины обладали правом надзирать за работой мужчин в цехах. У себя дома женщина была полной хозяйкой; вне его стен, если она не была ни служанкой, ни подсобницей, она оставалась под мужским присмотром.

А орудия труда?

Историки, занятые самыми видными категориями трудового мира, без особых затруднений описывают их инвентарь. Человек пера заканчивал школу, а затем университет; его учили владеть пером, выстраивать проповеди или поддерживать disputatio. Память, талант, соответствующую психологию эти люди имели от рождения или культивировали их посредством интеллектуальных игр. Человека войны учили садиться в седло и управлять конем, действовать тяжелым и опасным оружием, уворачиваться, подстерегать. Ни школа, ни наука ему были не нужны: хватало отваги, зоркости, выносливости. Но всем остальным приходилось учиться.

Прежде всего учиться выдерживать даже в большей мере физическое, чем психологическое напряжение: на самом деле нам мало что известно о спортивных упражнениях или физической подготовке, позволявших заниматься такими делами, от которых нас сегодня избавили машины либо облегчили их бремя. Ранее я говорил, что эти мужчины и женщины никогда не «уставали» или, по крайней мере, не жаловались на это. И однако сколько примеров исключительных усилий, по крайней мере в литературе: переходы пеших паломников или солдат в походе по десять часов подряд, всадники, преодолевавшие двадцать лье, каменоломы, тянущие глыбы весом с тонну, осажденные, вынужденные два месяца осады довольствоваться грязной водой! Когда император Барбаросса в возрасте старше восьмидесяти лет купался в горной реке (где, правда, и погиб!), когда герцог Бургундский Филипп, выйдя из себя, три дня блуждал в лесу без пищи, когда Роланд наносил мечом такой удар по шлему неверного, что разрубал врага надвое, и требовалось несколько человек, чтобы вырвать Дюрандаль, вонзенный в землю, когда тот или иной ударом кулака валил на землю быка, перепрыгивал через пропасти, вырывал с корнем дуб или даже — а это была женщина! — проламывал стену, этому никто не «дивился». Рядом с такими удивительными испытаниями, в описании которых, конечно, не обошлось без вымысла, те занятия спортом, о которых мы знаем, — игры в мяч или на ловкость, упражнения в верховой езде или ритмизованные танцы, — выглядят скорей развлечением и никак не тренировкой.