Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Вспомогательные кабинеты и лаборатории, которые являлись хранилищем материалов, делились, соответственно по материалу (Кабинет театроведения, Кабинет музыковедения и т. д.), так что совсем избежать «объединения специалистов на материале отдельных искусств» все же не удалось. При следующей «ликвидации» ГИИИ это деление по специальностям снова вменялось в вину Институту. Следует заметить, что были оставлены театральная и кинолаборатория, а также Кабинет литературоведения (куда входили литературная картотека из Термино-библиографического отдела и Литературный архив). Как явствует из следующего заседания, это подразделение какое-то время оставалось без руководителя. Только с 13 сентября 1930 года его опять-таки возглавил Назаренко (ассистентами стали Ц. С. Вольпе и Е. В. Михайлова) [389] Там же, л. 34–34 об. После исключения из ГАИС, куда Михайлова была переведена с остатками институтских сотрудников и вместе с Назаренко и где возглавляла Литературную секцию, в 1930-е гг. работала в ИРЛИ, участвуя в сборниках о творчестве Горького; в 1940-е гг. — редактор «Нового мира». . По первоначальному проекту был создан Кабинет художественной агитации и пропаганды, с включением в него КИХРа (Комитет по изучению художественной речи), и Кабинет искусства народов СССР, с включением в последний Фольклорного архива. Затем Фольклорный архив был перемещен в другое подразделение, а КИХР упразднен.

И наконец, было запланировано создание некоего подразделения под названием «Арена искусствоведения» «для смычки с широкой общественностью и обсуждения актуальных вопросов современности» [390] Там же, л. 8–9 об. . Из протоколов следующих совещаний становится понятным, что деятельность этого подразделения сначала была перенесена на осень, а потом вообще оказалась эфемерной.

Наиболее важным представляется следующее совещание секторов от 5 мая 1930 года, на котором обсуждался личный состав дважды реформированного Института. Собственно, это был не один, а два списка: первый включал тех сотрудников, которые на этот момент еще числились в Институте, второй — «новые лица», которых намеревались привлечь к работе. Второй список в основном состоит из неведомых имен людей, занимавшихся пролетарским искусством с марксистских позиций и не оставивших следа в науке [391] Единственным исключением явился фигурирующий в списке теоретик театра С. Л. Цимбал. . Из «старых» уволенных Назаренко сотрудников «сверхштата» собирались привлечь только Вальдгауера и Пиотровского.

Первый же список знаменателен. Он наглядно показывает, как мало к этому времени осталось в Институте сотрудников «старой гвардии» с именами и серьезным научным и культурным багажом. На протяжении нескольких «реорганизаций» они покинули ГИИИ, поскольку большинство из них так и не смогло подчиниться партийному руководству наукой. Но теперь и эти остатки были намечены к увольнению, т. е. против их фамилий указано: «К работе не привлекать». Из искусствоведов — это хранитель картинной галереи в Эрмитаже, замечательный специалист по западноевропейскому искусству и искусству итальянского Возрождения Д. А. Шмидт, а также специалисты по древнерусской живописи, работавшие еще при Зубове в копировальной мастерской фресок (Л. А. Дурново и З. И. Соколова), и скромная хранительница богатого фонда изоматериалов, специалистка по итальянскому Ренессансу М. В. Павлинова, начавшая работу в ИИИ с 1913 года. Кроме того, в этом списке имеются Малевич и Суетин, против фамилий которых стоит та же помета; заметим, что больше никого из бывшего ГИНХУКа в Институте уже не осталось. Интересно, что против фамилии Ф. И. Шмита отмечено: «Привлечь к работе в историческом секторе на полном окладе». Таким образом при новом директоре он был сразу же восстановлен в звании действительного члена Института и ему планировалось выделить полную ставку [392] 11 апреля 1930 г. Ф. И. Шмит вновь утвержден действительным членом ГИИИ (ЦГАЛИ СПб., архив Ф. И. Шмита, ф. 389, оп. 1, ед. хр. 22, л. 5; ед. хр. 157, л. 6). .

Из музыковедов, кроме П. В. Грачева, уже покинувшего Институт во время реформирования, и научного сотрудника Л. Г. Немировского [393] Немировский возглавлял музыкально-акустическую лабораторию при МУЗО, которая была к этому времени расформирована. , никто в список «предназначенных к увольнению» не попал: ряды МУЗО прошли суровую асафьевскую чистку еще в 1928 году. То же касается и театроведов. Даже уже покинувшего Институт В. Н. Соловьева было решено «привлекать к работе сверх штата». Вообще в этом отделе осталось больше всего «стариков», а именно: сам А. А. Гвоздев, И. И. Соллертинский, В. Н. Всеволодский-Гернгросс, Н. И. Конрад, А. Л. Слонимский, Н. П. Извеков, С. С. Мокульский и Б. С. Лихачев (хранитель кинокомитета с 1925 года).

В отличие от этих отделов, кадровый каток самым беспощадным образом прокатился по ЛИТО. Помета «к работе не привлекать» стоит против фамилий В. П. Адриановой-Перетц, В. В. Виноградова, Б. В. Казанского, Ю. Г. Оксмана, Ю. Н. Тынянова, Б. М. Эйхенбаума, Г. А. Гуковского, К. А. Шимкевича. Из старых кадров здесь, вероятно по недосмотру, очень недолго значились С. И. Бернштейн и С. Д. Балухатый [394] Впрочем, неуязвимость Балухатого, возможно, объясняется не столько недосмотром, сколько лояльным поведением. Среди планов и отчетов о его работе в Пушкинском доме 1931–1932 гг. имеются сведения об участии в заседаниях, посвященных критике «переверзианства» на Украине, в обсуждении «курсов по современной литературе» в свете «Письма Сталина о критике», в заседании «Разоблачение методологических позиций сотрудников ИНЛИ <���Института литературы. — К. К. >» (РО ИРЛИ, ф. 25, ед. хр. 370, л. 431–431, 350–352). См. также упоминание о его «многостраничных доносах в Москву» (к сожалению, без указания источника) в книге П. А. Дружинина (Идеология и филология. Т. 1. С. 413). . На прежних ролях в Институте остается только В. М. Жирмунский, который руководил Кабинетом искусства народов СССР [395] 13 октября 1930 г. на совещании Президиумов было решено утвердить в составе Сектора современного искусства сверхштатными сотрудниками А. М. Астахову и Н. П. Колпакову — в Фольклорный кабинет при Комитете искусств народов СССР; здесь же Жирмунский подает ходатайство зачислить в штат М. К. Азадовского, также в Фольклорный кабинет (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 47, л. 38 об., § 8 протокола совещания от 13 октября 1930 г.). , однако и он 23 ноября 1930 года переходит из ГИИИ в ИРК (Институт речевой культуры) [396] Там же, л. 41 (§ 5). , положение которого, в отличие от Института, оказалось более надежным.

Но если Жирмунский ушел сам, то остальных его коллег по ЛИТО из Института «вычистили». Уже в «постановлении» к пункту 2 этого протокола (от 5 мая) значится: «Всех научных работников, как штатных, так и сверхштатных, не привлекаемых к работе, отчислить в виду того, что данные работники в связи с новыми задачами Института не могут быть использованы по своей специальности» [397] Там же, л. 10–11. . С этим нельзя не согласиться: при новых заданиях и темах, которые намечались в Институте, ученых с квалификацией Д. А. Шмидта, Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова использовать было мудрено.