Валерий Вьюгин - Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

На следующем совещании от 15 мая 1930 года шло распределение по отделам и кабинетам Института тех сотрудников, которых собирались привлечь к работе [398] Там же, л. 12. .

Все эти административные перестановки и расстановки длились до конца академического года (до 28 июня 1930 года): предлагались имена «вновь привлеченных» сотрудников — «выдвиженцев» или малоизвестных марксистов, все новые и новые темы для работы (одна другой чудовищней) и все новые и новые изменения в структуре. Например, на последнем совещании было предложено образовать четвертый сектор — Сектор кадров (по подготовке аспирантов) [399] Там же, л. 28. , во главе которого РАБИСом был назначен функционер В. И. Тоболькевич [400] Там же, л. 34 об. — 35. . Он сразу предложил создать комиссию «для кооптации из аспирантов нужных специалистов», в которую ввел Рафаловича и небезызвестного Малахова [401] Там же, л. 38. .

Из институтских документов зимы-лета 1930 года за всеми перестановками и структурными пертурбациями, административными и организационными предложениями и положениями, в результате нереализованными и фиктивными, просматривается картина полного хаоса и отсутствия даже видимости научной работы. При этом как насмешка звучит выступление Р. И. Грубера на совещании от 27 сентября 1930 года, транслирующее требование вышестоящих инстанций о «повышении труддисциплины научных работников ГИИИ», которым вменялось обязательное посещение заседаний, с оставлением «расписок о посещении» (причем «опоздавшие должны расписываться под чертой»), «ведение учета пропусков и опозданий и применение административных взысканий», кабинеты должны были «вести поденный дневник проводимых им работ» и т. д. [402] Там же, л. 37.

А тем временем надвигалась полоса новых репрессий, связанных с кампанией по чистке советского аппарата. Как известно, толчком к этой растянувшейся на несколько лет кампании послужила резолюция XVI партконференции (апрель 1929 года), на основе которой были опубликованы постановления ЦИК и СНК СССР «О чистке аппарата государственных органов, кооперативных и общественных организаций» и «Инструкция НК РКИ по проверке и чистке советского аппарата» [403] Правда. 1929. 2 июня. № 124. С. 4. . Чистка развернулась под флагом критики и самокритики и борьбы «под контролем трудящихся» с бюрократизмом и извращениями партийной линии. Она началась с чистки партийных, потом высших государственных органов (наркоматов). Очередь до чистки Наркомпроса дошла в начале января 1930 года [404] Перед чисткой Наркомпроса // Правда. 1929. 16 декабря. № 296. С. 2. . Чистка Главискусства началась 13 января 1930 года [405] Литературная газета. 1930. 13 января. № 2. С. 3. . Чистки и обследования научно-исследовательских институтов Наркомпроса, «объединяемых Ассоциацией материальной, художественной и речевой культуры, началась по постановлению Коллегии НК РКИ РСФСР 16 апреля 1930 года (приказ № 25)» [406] Это постановление упоминается в документах отчета о чистке от 26 октября 1930 г. (ГА РФ, ф. 406, оп. 1, ед. хр. 1123, л. 72). . Работа комиссий и подкомиссий по чистке РАНИМХИРК длилась с 15 мая по 1 августа [407] ГА РФ, ф. 406, оп. 1, ед. хр. 1123, л. 75. .

В основу работы комиссии по чистке Института легли как списки, составленные Президиумами секторов 5 мая 1930 года, так и материалы предыдущих комиссий по обследованию Института. Как писалось в официальных документах, надо было «прощупать самые слабые участки социально-классового лица научных кадров исследовательских учреждений» [408] Научный работник. 1930. № 11/12. С. 41. . Безусловно, учитывалась и травля Института, развернутая в прессе. Первоначальную работу по научно-исследовательским учреждениям проводили специальные подкомиссии. В подкомиссию по чистке аппарата Главискусства были выделены представители ЦК РАБИСа, ячейки ВКП(б), Наркомпроса и представители заводов [409] Литературная газета. 1930. 13 января № 2. С. 3. .

Судя по сохранившимся документам, чистка в Институте началась в июне. Первая повестка из Подкомиссии с просьбой «явиться 3–4 июня в 6 ч. вечера в Институт истории искусств в Зеленый зал» отложилась в фонде Эйхенбаума и датирована 2 июня 1930 года [410] РГАЛИ, ф. 1527, архив Б. М. Эйхенбаума, оп. 1, ед. хр. 807, л. 25. . Возможно, Эйхенбаум на это заседание не пришел. Во всяком случае вторая посланная ему повестка от 14 июня уже содержит угрозы: «17-го сего июня в 5 час. 30 мин. вечера в Зеленом зале состоится персональная чистка работников ГИИИ, где Ваше присутствие строго обязательно. В случае неявки, Вы подвергнетесь ответственности по профессиональной линии» [411] Там же, л. 26. .

Через месяц чистка Института закончилась. 4 июля 1930 года датирован Протокол Подкомиссии по чистке ГИИИ, на которой «присутствовали тт. Викторов, Федоров, Иванов» [412] Никого из этих личностей, имевших, как на подбор, самые распространенные в России фамилии, установить не удалось. . Протокол этот ниже приводится целиком, с изъятием только второго пункта из раздела «выводы»: этот пункт относится к Курсам и был нами процитирован в соответствующем месте статьи (о ликвидации ВГКИ).

Следует отметить несколько курьезных моментов. Комиссия совершенно не обратила внимание ни на смену руководства, ни на реформирование Института, ни на то, что уже несколько месяцев ни ЛИТО, ни ТЕО, ни ИЗО, ни МУЗО в Институте не существовали. Чистка и обследование шли как бы помимо реальности. В качестве комментария к приводимым ниже документам по чистке заметим, что из всех перечисленных сотрудников только Назаренко остался по-прежнему в Институте. Он был вычищен по третьему разряду, т. е. ему не запрещалась работа и жизнь в Москве и Петербурге, но он должен был уйти из Института. Однако этого не случилось. Но что занятно — в качестве главного греха Назаренко вменялось издание под его редакцией книги Шмита, той самой, которую Андрузский два года тому назад критиковал в его марксистском семинарии. Припомнили ему и заметку о самокритике в стенгазете.

Не совсем понятно, чем перед Подкомиссией по чистке так провинилась Адрианова-Перетц [413] Адрианова-Перетц явно ожидала неприятностей. Вероятно, этим было вызвано ее странное выступление 18 февраля 1930 г. на заседании фольклорной группы «о предполагаемой реформе Института и о плане работ фольклорной группы на ближайшее время, в частности о формах общественной работы, о необходимости подчеркнуто классового изучения современной деревни и о желательности работать в ГИИИ в качестве комплексной группы изучения современной деревни. Общественную работу проводить в виде сотрудничества с ЛЭТ и по возможности в виде открытых лекций и докладов в Рабочем университете. Считать необходимым тщательный учет классовых группировок в искусстве современной деревни» (ЦГАЛИ СПб., ф. 82, оп. 3, ед. хр. 32, л. 82). (семинарские занятия на дому до последнего года в Институте практиковались и не возбранялись), но зато вор завхоз Шир отделался выговором, а бездельнику вахтеру Бобкову почему-то поставили на вид беспорядок в институтском инвентаре. Собственно, никого не волновало, что действительно происходило в Институте. «Предложения по персональной чистке» часто смахивали на абсолютную чушь и наветы, «Выводы» подкомиссии были далеки от истины и, как в случае с первым обследованием Гоникмана, предрешены.