Леонард Гендлин - Исповедь любовницы Сталина

Крошечный Маузнер отправился в спальню, оттуда он принес старенький бумажник, победоносно посмотрев на нас большими синими глазами, доверительно сказал:

— Мамочка, вот деньги!

Ева Абрамовна деловито пересчитала, завернула деньги в платок, перевязала его тугим узлом. Минут через пять она пришла счастливая, взволнованная:

— Я всегда говорила, что человек должен иметь профессию. Шатхен так шатхен! Сват — так сват! Что поделаешь? Каждому свое. Муня зарабатывает на хлеб, слава Богу! Скоро у нас будет золотая свадьба, мы вас непременно пригласим.

Маузнер засеменила к телефону, со стола взяла листочек бумаги.

— Вы нам хотите что-то прочитать? — спросил Пастернак.

— Боренька, сегодня утром мне позвонил какой-то незнакомый человек, назвался Айболитом, сказал, что он писатель, проживающий в Ленинграде, что ему негде обедать, а номер моего телефона ему дал артист Крокодил Крокодилович!

Борис Леонидович затрясся в гомерическом схеме. Хохотали все, и никто не мог остановиться.

— Вас разыграл замечательный писатель, мой большой друг Корней Иванович Чуковский, он добрый и очень серьезный человек, если он к вам придет, примите его так же хорошо, как меня.

Пастернак подошел к Еве Абрамовне, поцеловал ее в лобик. Он хотел рассчитаться.

— Вот деньги!

— Боренька, не горит! Отдадите в следующий раз.

— Сегодня у меня как раз есть. Ева Абрамовна, если не возьмете, я больше не приду.

— Боренька, вы обещали подарить нам книжку своих сочинений. Она будет стоять в буфете на самом видном месте, рядом с пасхальной посудой.

— Обещаю выполнить вашу просьбу.

— И вы, дамочка, запомните наш адрес, запишите номер телефона.

Пастернак проводил меня до дома.

— Хотите взглянуть, как я живу?

— В один день нельзя иметь столько впечатлений. Даю честное слово, что я к вам непременно приеду.

Тихий, едва слышный стук в двери. На пороге увидела постаревшего, осунувшегося Ягоду. Мне не хотелось его впускать.

— В. А., я один.

Ягода давно уже не носил вышедшую из моды кожаную униформу. Он был в обыкновенном костюме из серого сукна, в темно-синем пальто и в зеленой фетровой шляпе.

— Если кто-нибудь позвонит, не говорите, что я нахожусь у вас. К дверям, пожалуйста, не подходите, опустите шторы.

— Г. Г., чем вызван ваш визит?

— Над головой моей нависли грозовые тучи. Знаю, что арест неизбежен, понимаю, что карлик-недоносок Колька Ежов будет измываться над живым и мертвым Ягодой. В. А., я перед вами виноват, вы чище и лучше меня. Промолчали и ничего не сказали Сталину. Долг платежом красен. Теперь, когда пришел закат, мне ничего не нужно. Я принес вам жалкую часть своих сбережений — 32 тысячи руб. Пользуйтесь ими по своему усмотрению. Перед смертным часом в последний раз хочу вас поласкать, поцеловать вашу волшебную грудь. Я помогу вам раздеться.

— Я ненавижу вас, Ягода! Вы мерзкий тип! Уходите, иначе я позвоню товарищу Ежову и в ЦК ВКП(б)!

Ягода побледнел, потом истерически захохотал. В нем снова проснулся хозяин-человеконенавистник.

— Верочка, как ни крутись, твоя песенка спета! Ты, потаскушка, от меня не спрячешься! При других обстоятельствах за такое оскорбление я забил бы тебя плетьми. Ну, что ж, придется рассказать следственным органам, как ты меня любила! Продемонстрирую фотографии с пикантными позами, где ты восседаешь на коленях у маршала Тухачевского, танцуешь с Кировым, в гостинице «Европа» в отдельном номере блядуешь с ублюдком Зиновьевым, даешь свой телефон Рыкову.

— Ты — самый отъявленный негодяй! Убирайся вон!

Ягода вынул из кармана револьвер.

— Раздевайся, стерва! Марш в постель!

Я побежала в кабинет, заперлась, лихорадочно набрала номер телефона Маленкова, к счастью, он находился в ЦК. С руганью и криками Ягода ломился в запертую комнату.

— Держитесь, товарищ Давыдова! — проговорил Г. М. — К вам выезжают товарищи. Надеюсь, что оперативная группа справится с одним мерзавцем!

Двери кабинета стали поддаваться. Из последних сил придвинула к ним рояль. Тем временем в квартиру начали стучаться. Ягода не открывал. Он совершенно обезумел. Военные сняли с петель наружные двери, они работали четко и дружно.

— Не подходите, сволочи, буду стрелять! — заревел Ягода.

— Сопротивление бесполезно! — крикнул Ежов. — Рекомендую сдаться! За вооруженное сопротивление получите дополнительный срок каторжных работ, за преднамеренное убийство гарантирую смертную казнь.

— Кривоногая образина, мне нечего терять, я тебя ненавижу, ты паршивый сумасброд!

Ягода выстрелил. Он целился в Ежова, но попал в молодого красноармейца из спецохраны, который загородил его своим телом. Молодой человек упал. К моей великой радости, рана оказалась несмертельной. Огромный Лощилин, начальник охраны Ежова, стулом выбил из рук Ягоды револьвер. Посрамленный нарком попытался проглотить таблетку собственного изготовления.

— Ягоду брать живым! — приказал воинственный карлик Ежов.

Ярослав Лощилин зацепил ноги Ягоды веревочным обручем. Связанного наркома поволокли к машине.

У меня нервное потрясение, самая настоящая депрессия. Врачи запретили разговаривать. Маленкова впустили на 2 минуты. Кто-то все время дежурил у моей постели. Оказалось, что добровольная сиделка Тоня Ежова, где только могла, делала рекламу. Она считала, что я совершила морально-нравственный подвиг, который непременно войдет в историю советского государства. Мне разрешили переговорить по телефону с товарищем Сталиным.

— В. А., благодарю вас от имени советского правительства и Политбюро ЦК ВКП(б). Вы помогли разоблачить мерзавца-двурушника, он за все ответит. Поздравляю вас с высокой наградой, вам присвоено звание заслуженной артистки РСФСР и вы награждены орденом «Знак Почета».

От нахлынувшей радости я заревела. Растроганный И. В. сказал:

— Скорей поправляйтесь! Мы дали указание товарищу Поскребышеву, чтобы вы ни в чем не нуждались.

— Спасибо, дорогой, я очень тронута!

Театр предоставил мне внеочередной отпуск. Поскребышев устроил в правительственный санаторий «Барвиху». Место сказочное. Здесь отдыхали мои знакомые писатель Алексей Николаевич Толстой и артист Художественного театра Василий Качалов. Свободное от процедур время проводила в лесу. Люблю, когда лес шумит. Гул проходит по вершинам сосен, как волны. Облака тают, стоя на месте. Нет большего отдыха и наслаждения, чем идти весь день по лесу, по незнакомой тропинке, к какому-нибудь озеру. Впервые в жизни увидела, как тяжело пылает закат.

Чаще других наведывался в санаторий Поскребышев. Он незаметно оказывал знаки внимания. Иногда, чтобы обменяться двумя-тремя словами, приезжал ночью. Краснея, вынимал из портфеля коробку шоколадных конфет. И всегда говорил одно и то же: