Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

1903 … 2,5

1904 … 2,3

1905 … 2,2

1906 … 2,3

1907 … 2,7

1908 … 2,8

1909 … 3,1

1910 … 3,4

1911 … 3,4

1912 … 4,4

Сведения о распространении психических расстройств также не подтверждают психосоциальную гипотезу происхождения русских революций. Представление об изменении их числа дают данные о пациентах психиатрических больниц (см. рис. 3).

В 50 губерниях Европейской России с 1886 по 1913 г. число больных увеличилось в 5,2 раза (с 16 774 до 87 206), на 100 тыс. — в 3,4 раза (с 21 до 72). Однако в 1905–1907 гг. не наблюдалось взрывного роста числа пациентов. Страдавшие психическими расстройствами согласно переписи 1897 г. превышали по численности лечившихся в больницах в 2,6 раза. В 50 губерниях Европейской России с 1901 г. по 1914 г. число пациентов в клиниках росло, но по абсолютному значению оставалось незначительным. Если его умножить на 2,6, то число всех душевнобольных в стране могло составить 234 тыс. (187 на 100 тыс.). Это намного меньше, чем в любой европейской стране в конце XIX — начале XX в., и в 10–30 раз меньше, чем в советской и постсоветской России. В Российской Федерации в 1989 г. на учете в лечебно-профилактических учреждениях состояло 2656 тыс. или 1799 на 100 тыс. человек {399} , а на 2010 г. — 6 млн. или 5598 на 100 тыс., т.е. в 10 раз и 30 раз больше, чем в 1913 г. Причем современная статистика не учитывает больных, проходящих лечение в частных психиатрических клиниках и центрах, которых создается в Российской Федерации с каждым годом все больше {400} .

Учет лиц с психическими расстройствами во время войны был разрушен, и многие больницы закрылись или перепрофилировались под школы, клубы, детские сады и ясли. В мае 1919 г. решением Совета Народных Комиссаров содержание всех психиатрических больниц принято на государственный бюджет, в них в тот момент насчитывалось всего 16 тыс. человек {401} .

Влияние революций на психическое здоровье активно обсуждалось в специальной литературе. Мнения разделились. Одни полагали, что политические волнения не воздействуют ни на число, ни на течение психических расстройств, другие такую связь усматривали. Но проверить гипотезы на массовом эмпирическом материале из-за недостатка сведений не представлялось возможным. Дело поэтому ограничивалось спекуляциями. Современный исследователь истории психиатрии констатирует: «Этиологическая связь между революционными событиями и развитием душевного расстройства не выявлена» {402} . Вопрос о том, что распространение психических расстройств вызывало или способствовало развитию революционного движения, даже не ставился — речь шла исключительно о воздействии революции на психику людей {403} .

Таким образом, понижение числа преступлений и самоубийств и стагнация или «нормальное» увеличение числа психических расстройств во время войны и накануне революций не дает оснований связывать происхождение революционных событий с ростом числа людей, склонных к патологическому поведению.

Среди психосоциальных теорий наиболее популярна теория относительной депривации, делающая акцент на психологической неудовлетворенности тем, что есть, и тем, что хочется и должно быть в соответствии с представлениями социальных групп и индивидов [45]. По убеждению французского политолога XIX в., А. де Токвиля, революции происходят тогда, когда наступает улучшение материального положения, уменьшаются репрессии, смягчаются ограничения, улучшается политическая ситуация {404} . Между прочим, и теория конфликта указывает на относительную депривацию как на важнейшую причину социального конфликта {405} . Именно относительная депривация наблюдалась в пореформенной России. Рост потребностей постоянно обгонял растущий уровень жизни. Все слои постоянно хотели больше того, что реально возможно было иметь при тогдашних экономических и финансовых ресурсах, низкой культуре и невысокой производительности труда. «Повышенные ожидания» замечены в крестьянской {406} , рабочей среде {407} , у духовенства [46]и в наибольшей степени у белых воротничков. Благосостояние росло медленно, а ощущение необустроенности — быстро, оставляя все меньше возможностей для мирного урегулирования этого конфликта. С 1870-х по 1911–1913 гг. номинальный средний годовой заработок российских фабрично-заводских рабочих увеличился примерно на 33% (со 190 до 254 руб.), сельскохозяйственных — на 75% (с 57 до 100 руб.), учителей земских школ — на 188% (со 135 до 390 руб., с квартирой и отоплением от школы). Однако и в 1870-е гг., и в начале 1910-х гг. все жаловались на плохое материальное положение, особенно учителя, считавшие свой заработок крайне недостаточным для интеллигентного человека. Как ни парадоксально, еще в большей степени сетовали на материальное положение учителя гимназий, чье годовое жалованье в 1910 г. равнялось 2100 руб., т.е. в 5,4 раза выше, чем у земских учителей {408} .

В период Первой мировой войны относительная депривация достигла критического уровня, так как быстро растущие ожидания натолкнулись на внезапное ухудшение условий жизни, а неудачи на фронте и большие военные потери отняли оптимизм и веру в конечную победу. Двойная, или прогрессирующая, депривация — относительно претензий и относительно прежних реальных достижений — оказалась особенно болезненной. Люди приобретали революционный настрой из-за опасения потерять то, чего им с таким трудом удалось достигнуть. Американский социолог Дж. Дэвис утверждает: подобная прогрессирующая депривация — причина всех великих революций в истории (так называемая теория «J-кривой») {409} .

Структурные теории ищут источники революции преимущественно в поляризации общества, разделенного на привилегированные и угнетенные социальные группы, и в нарастающем конфликте групповых интересов — главную предпосылку революции. Когда существует сильное неравенство, то революция может легко разразиться при ослаблении государственных структур, например вследствие неудачной войны {410} . Образчик такого объяснения русской революции дает, например, Л. Хаймсон, утверждая, что социальная поляризация поставила Россию на грань революции еще накануне Первой мировой войны {411} .

Однако повышение жизненного уровня, наблюдавшееся в пореформенный период, не сопровождалось возникновением огромного имущественного неравенства — в России оно оставалось на порядок ниже, чем в западных странах. Если сравнивать бедного крестьянина с Романовыми, Шереметьевыми, Юсуповыми и подобными русскими аристократами, то неравенство, конечно, являлось громадным, хотя и намного меньшим, чем в современной России между олигархами и остальным населением. Но если сравнивать большие группы населения, например, оценивать различие в доходах 10 процентов самых богатых и самых бедных (так называемый децильный коэффициент), то степень имущественного неравенства оказывается умеренной и существенно ниже, чем в развитых западных странах того времени. Децильный коэффициент имущественной дифференциации в начале XX в. находился в США в интервале от 16 до 18, в Великобритании — от 40 и выше, в России — от 4 до 11 и сам по себе не представлял социальную опасность {412} . [47]