Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

Поскольку потребность в фуражном зерне заняла центральное место в дискуссии, расскажу о происхождении опечатки относительно нормы фуража, допущенной в 1-м издании книги. Рассчитывая потребность населения в хлебе, экономисты первой половины XIX в., как правило, объединяли две части, предназначенные на питание и фураж, вместе по двум соображениям. С одной стороны, лошадь имелась практически в каждом крестьянском хозяйстве и у многих горожан, т.е. являлась как бы членом семьи, с другой — даже приблизительные сведения о численности скота и о потребности в фуражном зерне до середины XIX в. отсутствовали. Зерно, оставляемое на питание и фураж, было удобнее (для счета) объединять и выражать в пудах на душу населения — на это уходило 287 кг. Этой традиции последовал и я.

Крестьянам полагалось ежегодно вносить в запасные хлебные магазины полпуда, или около 8 кг ржи; некоторое количество зерна шло на корм птице и другому скоту, кроме лошадей, — на это я положил ориентировочно 10 кг. Всего на питание и фураж получалось 305 (287 + 18) кг на душу населения в год. В таблицах по оценке потребления хлеба и картофеля (табл. VI.8 и VI. 12) именно эта цифра (305 кг) и указывалась как норма хлеба и фуража на душу населения. Но, кроме общей цифры 305 кг, в итоговых таблицах дифференцировано зерно на питание и фураж, но сделано неправильно: в таблицах записано 287 кг как зерно на питание, 18 кг — как зерно на фураж, хотя следовало записать — 237 кг на питание, 50 кг на фураж и 18 кг на корм птице и в запасные хлебные магазины. К сожалению, примечание к этим двум таблицам, объясняющее эти расчеты, при подготовке рукописи к печати было случайно удалено. И хотя вся потребность в зерне на питание и фураж осталась неизменной — 305 кг, отдельные составляющие оказались записанными неправильно. Я сообщил об этом на своем персональном сайте и признал в 1-м ответе А.В. Островскому. Однако находчивый С.Н. истолковал это по-другому: как «две грубейшие ошибки» {487} — и сильно анонимно порезвился в своем журнале на LiveJournal:

«Вот, выяснилось: мироновские 18 пудов на фураж, это либо ошибка, либо изначальная ложь. <���…> И теперь, когда его поймали за руку, он, исправляя две неправды, пытается получить свою новую “правду”. Профессиональные историки по достоинству оценят эту методу. Да, в общем, спорить-то нечего: любого студента за две такие ошибки прогонят с экзамена. Он (Миронов. — Б.М.), конечно, будет сопротивляться и ругаться. Но это просто неумение с достоинством признавать ошибки» {488} .

«Великий историк» настаивает: в пореформенной России существовал огромный (23–25%) хронический дефицит продовольственного хлеба — главного продукта питания. Если бы это было правдой, то неминуемо привело бы к физической деградации населения — уменьшению роста и веса, а также к нарушению нормальных пропорций тела {489} . Однако, согласно имеющимся данным, в пореформенное время средний рост мужского населения с 1861–1865 по 1911–1915 гг. увеличился на 5,1 см (со 163,9 до 169,0), а средний вес — на 4 кг (с 61 до 65 кг). Индекс массы тела, показывающий уровень питания, равнялся в 1861–1865 гг. — 22,7 и в 1911–1915 гг. — 22,8. Значения индекса в диапазоне от 19,5 до 22,9 соответствует нормальному питанию, от 18,5 до 19,4 — пониженному, менее 18,5 — недостаточному, а выше 23,0 — повышенному {490} . Следовательно, питание в пореформенное время, за исключением неурожайных лет, находилось в норме.

Оппонент утверждает: важная или даже главная причина увеличения длины тела состояла в улучшении санитарно-гигиенических условий — «в мыле и карболке». И здесь снова сильно заблуждается. Биологами человека установлено: средний конечный рост людей зависит от совокупности всех условий их жизни — от питания, перенесенных болезней, интенсивности и условий работы, медицинского обслуживания, жилищных условий, психологического комфорта, климата, воды, воздуха и других факторов среды в течение всей предшествующей жизни до момента измерения роста. Существенно отметить: если средний финальный рост отражает биостатус, или степень удовлетворения базисных биологических потребностей человека, в течение всего периода от рождения до измерения, то вес отражает биостатус в момент измерения. Поскольку динамика веса и индекса массы тела на протяжении всего пореформенного периода имела положительный тренд, за исключением нескольких лет сильного неурожая, 1871–1872 и 1891–1892 гг., мы имеем надежное основание для заключения: питание в пореформенное время большей частью находилось в норме. Кроме того, увеличение роста населения началось с конца XVIII в. — за 90 лет до того, как стали улучшаться санитарно-гигиенические условия жизни и снижаться смертность, и в пореформенное время этот процесс просто ускорился благодаря более быстрому повышению уровня жизни.

Мальтузианская теория совершенно правильно утверждает: падение потребления должно вызвать увеличение смертности и замедление прироста населения, в то время как в пореформенной России смертность уменьшалась, а естественный прирост населения ускорялся. Данное противоречие С.Н. объясняет тем, что понижение смертности происходило, несмотря на якобы ухудшение потребления и общего материального положения крестьянства, исключительно под влиянием улучшения санитарно-гигиенических навыков. Этот тезис он доказывает наличием тесной корреляции (r = 0,83) между смертностью в губерниях и их географическим расположением. Тесную связь С.Н. интерпретирует так: чем западнее губерния, тем в большей степени она находилась под благотворным влиянием Запада, тем на более высоком уровне там находилась санитария и тем ниже поэтому там была смертность. Толкование сомнительное, так как в действительности за географическим расположением губернии (близостью ее к Западу) скрывалось очень многое — плотность населения, величина осадков, высота урожаев, качество жизни, уровень индустриализации, степень урбанизации, развитие общей культуры, доля неправославных в населении и масштабы санитарной помощи населению, но вместе с тем и число пасмурных дней, количество лягушек и комаров, доля евреев в населении, ибо все перечисленные показатели имели тенденцию увеличиваться в направлении с востока на запад. Вследствие этого мы должны построить многофакторную, а не однофакторную модель и провести тщательную содержательную интерпретацию показателей, чтобы не попасть в ловушку ложных корреляций. Вроде той, которая существует, например, между продажами аспирина и губной помады, длиной юбок в США, объема произведенного масла в Бангладеш, с одной стороны, и биржевым индексом в США — с другой.

Но даже если мы примем схему интерпретации «великого историка», его гипотеза опровергается. По результатам корреляционного анализа земское здравоохранение и общая культура не оказывали важного влияния на смертность в губерниях. Корреляция между смертностью и количеством врачей в губерниях в 1911 г. была слабой (r = 0,42). Она свидетельствует: медицинская деятельность могла объяснить лишь около 18% вариации смертности по губерниям. Между тем, если бы проблема уменьшения смертности сводилась главным образом к распространению медицинских знаний, то между смертностью и числом земских врачей (на 1000 населения) должна наблюдаться тесная зависимость: именно деятельность врачей, прежде всего земских, обеспечивала распространение гигиенических знаний, уменьшение заболеваемости и уменьшение смертности. Эффективность работы врачей, как сами они утверждали, напрямую зависела от общей культуры населения, уровень которой в губернии в известной степени измерял процент грамотных. Чем грамотнее были крестьяне, тем большую восприимчивость они проявляли к санитарно-медицинской пропаганде и тем активнее обращались к профессиональной медицинской помощи. Однако корреляция между грамотностью и смертностью в губерниях в 1911–1913 гг. также оказалась слабой [r = (-) 0,43], показывая: грамотность могла объяснять лишь около 18% географии смертности. Причем между грамотностью и числом врачей наблюдалась тесная корреляция (r = 0,71), указывая: число врачей и грамотность населения до некоторой степени дублировали друг друга {491} .