Йозеф Томан - Калигула, или После нас хоть потоп

Макрон исподволь наблюдал за ней. Взял письмо у нее из рук и пробежал глазами.

-- Рыбка попалась! -- засмеялся он. -- Но есть здесь одна заковычка. Луций помолвлен с дочерью Авиолы. И у них будет свадьба, какой Рим не видывал. Не бесись, девочка!

-- Я знаю. Разве тебе это мешает? Мне нет, -- усмехнулась она уголками губ, а в глазах ее вспыхнули хищные огоньки.

Юпитер Громовержец, эта девчонка способна разделаться и с дочерью богатого толстяка! Она на это пойдет, не оглядываясь по сторонам, как лев за антилопой. Это великолепно! Она совсем как я, эта девчонка. Враг силен? Тем лучше. Вся в меня. И я знаю только одну возможность: выиграть или сдохнуть! И она выиграет! Макрон вскочил, обнял Валерию и поцеловал в шею.

-- Ах ты лисичка! Вся в меня, надо же? Это мне нравится. Чего я хочу, я всегда добиваюсь!

И, буйно хохоча, он начал рассказывать о ночном приключении с Авиолой.

Смех Макрона был так заразителен, что захватил и Валерию.

-- Это хорошо, -- смеялась она, -- и кто это только придумал? Макрон скользнул глазами по малахитовой доске. Она следила за его взглядом.

-- Шутка удалась, что правда, то правда. Так проучить Авиолу! -- Макрон нахмурился и продолжал строго: -- Но этот проходимец, нарядившийся в форму моих преторианцев...

Валерия через стол смотрела на Макрона.

-- Ты знаешь, кто это был?

-- Макрон показал пальцем на фигурку мужчины в маске.

-- Актер?

-- Фабий Скавр.

И когда Макрон начал рассказывать, как Фабий уж слишком основательно доказал свое алиби (это месть за изгнание, и, конечно, это был он!), Валерия подумала о Фабий. Прекрасно зная отца, она понимала, что часы актера сочтены. Но за то, что он сыграл эту шутку именно с отцом Торкваты, она решила взять Фабия под свою защиту. Нет, отдать Фабия палачу! А собственно за что? За удачную шутку? И она продолжала нежным голосом: ну хотя бы ради меня. Ведь мой папочка может сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы!

Как-нибудь это устрою, согласился он. И прижал палец к фигурке актера, словно хотел передвинуть его на другое поле. Фабию удалось избежать мата.

Как только Макрон ушел, Валерия присела к инкрустированному столику и приказала принести письменные принадлежности. Она поглаживала пальцем фигурку молодого патриция на коне, все в ней кричало: "Приходи скорей! Скачи аллюром!" Но она написала:

"Твое письмо было очень милым. Однако мне известно: сначала сенат и только потом я. Если ты придешь после своей речи в сенате рассказать, что и в сенате ты победил -- а я этого ожидаю, мой Луций! -- я рада буду тебя видеть..."

17

Префект Рима, главный претор и эдил, именно эта троица высоких особ ответственна перед императором за спокойствие и порядок в городе. Они собрались в канцелярии городской префектуры на Субуре, в 4-м римском округе, неподалеку от храма богини Теллус. Здесь восседают три сановника, один надменнее другого: претор -- так как он судья волею народа, эдил -так как на его плечи народ возложил попечение о порядке и нравах в Риме, и префект -- так как он является владыкой города.

И тем не менее надутые мужи понимали, что народу ничего не известно об их значении и весьма мало он с ними считается, и сидят они тут из одной только императорской милости, а ноготь Макронова мизинца значит в тысячу раз более, нежели их внушительные персоны. Страшась этого ногтя, страх свой они вымещают на подчиненных. В страхе держат вигилов и шпионов, которые, кроме всего прочего, обязаны еще и следить за актерами и вынюхивать, выведывать, о чем же болтают они перед народом. Все трое в глубине души против всех представлений и всех актеров. Ибо ни разу, пожалуй, не обошлось без того, чтобы мерзавцы эти не потешались над благородными особами. Цензура, впрочем, действует строго. Эдилу это известно. Он сам каждое слово трижды вывернет наизнанку. Однако этот сброд не придерживается одобренного текста. Вечно всунут какой-нибудь намек, а то и прямую насмешку... И претору это хорошо известно. Его люди должны были бы поступать строже. Чуть подозрительное словцо -- зови сюда вигилов. И в бараний рог согнуть смутьянов! Прервать представление, зрителей -- в шею, актеров -- в тюрьму, высечь и -- прочь из Рима! Только вот тут-то и заковыка, из канцелярии Макрона дано распоряжение, вот оно, черным по белому: страже порядка предлагается быть терпимой, ибо сам император пожелал, чтобы у народа оставалось в театре ощущение свободы слова, ощущение демократии. Прекрасно! Одной рукой вышвыривать актеров в изгнание, как смутьянов, подрывающих государство, а другая рука для того, чтобы глядеть на их проделки сквозь пальцы. Да как же угадать, где начинается вред государству? Зачастую они несут совсем уж несусветное, а публика молчит. Зато в другой раз -- одно словечко, и. на тебе, бунт в народе. А ты, благородный магистрат, в ответе за все. Тяжка жизнь сановника.

И вот отныне на каждое представление, которое устраивают комедианты, тащится отряд вигилов и шпионов. Одеты, как все, вышколены, никому глаза не мозолят, но наблюдают и слушают на что еще станут подбивать народ эти смутьяны, а потом мчатся к начальству докладывать по свежим следам. Одно время царило затишье. Половина труппы Фабия год пребывала в изгнании. Оставшиеся в Риме не высовывались -- дерзости не хватало. Платные осведомители болтались около других трупп, сортом пониже, вились возле этих жуликов или подслушивали болтовню грузчиков, топтались в общественных уборных и жирели без настоящего дела. Но с той поры, как Фабий вернулся в Рим, работы у них хоть отбавляй. Тут уже и речи нет о простом наблюдении на представлениях, тут следует взвешивать каждое словечко, потому что этот ловкач, того и гляди, обведет вокруг пальца.

Сановная троица получила сегодня на завтрак тревожное сообщение о том, что произошло вчера. Опять этот Фабий. И сидят они теперь тут и размышляют.

Префект -- известный радикал:

-- Я бы велел бить его кнутом и на три года из Рима вон!

Главный претор -- юрист:

-- Я советовал бы рассмотреть дело с точки зрения римского права, пусть отвечает перед судебной комиссией!

-- Я бы... -- подумал вслух всегда осторожный эдил, -- я бы выслушал сначала наших людей...

Так и поступили.

И предстали сыщики перед очами озабоченных сановников: Луп и Руф. В круглом брюшке коротышки Руфа беспокойство, тощий и долговязый Луп прямо-таки позеленел от страха. Обыкновенно расспрашивал их только один из магистратов. Сегодня -- трое!

Префект велит говорить Лупу. И потекли слова плавные, обдуманные: с позволения цензуры вчера вечером объявлено представление Фабия Скавра с труппой, имевшее состояться под Пинцием[*], недалеко от садов Помпея. Акробатические номера, разные фокусы, пляски и вообще зубоскальство...