Йозеф Томан - Калигула, или После нас хоть потоп

У Луция на щеке задергался мускул. Сейчас он должен уйти, если хочет к назначенному часу попасть домой. Он забеспокоился. Макрон заметил беспокойство и волнение Луция и подумал: "Дело ясное, я должен их оставить одних. Я этому мальчику сейчас что овод на спине осла". И он поднялся.

-- Я пригласил сюда посла наместника из Норика. Где нам прикажешь разместиться, девочка?

-- В таблине вам будет удобно, отец.

-- Хорошо. Я тебе, Луций, открою новость. Император решил, что сирийский легион не пойдет на Дунай. Легион и ты останетесь в Риме.

Валерия радостно засмеялась и пошла проводить отца до таблина.

Луций остался один. Он проклинал быстро летящие часы, но уйти не мог. Он брал в руки предметы, которые держала в руках она. К чему бы он ни прикасался, все источало аромат.

Резкие запахи действовали возбуждающе на Луция. А как пахнет она? Губы, волосы, плечи. У Луция мурашки забегали по спине и по всему телу разлилось тепло. Он прикрыл глаза. Вернулась Валерия.

-- Я пойду переоденусь и причешусь, -- сказала она.

-- Не уходи, моя божественная! -- остановил он ее. -- Ты обворожительна. Каждое мгновение...

Она стояла напротив него. Округлые груди притаились под муслином. Залах женщины одурманивал. Валерия была взволнована не меньше Луция, но изо всех сил старалась взять себя в руки. Я люблю, говорила она себе. Впервые в жизни я люблю. Боги, не оставьте меня! Она торопливо вспоминала опыт прошлого: портовая девка ложится без разговоров, гетера предпочитает продолжительную любовную игру, переплетая ее стихами или песней. Но как же ведет себя благородная матрона, когда речь идет о благородном патриции? Как ведет себя благородная матрона в минуты любовного волнения?

-- Ты хочешь посмотреть, как я живу, Луций?

Она провела его по натопленным комнатам. Рабы бежали перед ними и всюду зажигали светильники, Каждая комната была другого цвета, и в каждой был свой особый запах, все были обставлены с восточной роскошью. Каждая ткань, каждый предмет несли чувственную изысканность Азии и Африки. Не Афин и не Рима, а Антиохии, Пальмиры, Тира, Александрии.

Валерия шла впереди.

-- Я люблю Восток, -- говорила она, словно оправдываясь и гордясь.

Луций угадывал под прозрачной тканью линии ее бедер. У него перехватило горло, и он не мог говорить.

-- Я тебя понимаю, -- хрипло проговорил он минуту спустя.

Они вошли в продолговатую комнату, вдоль стен которой стояли высокие шкафы из кедра, а в них множество свитков. На фасадной стене греческая надпись, сделанная киноварью: "Пока ты жив, сверкай, все трудности пусть минуют тебя. Очень недолго нам дано жить, время само забирает свою дань..."

-- Это моя библиотека, -- сказала она скромно, но с гордостью.

Луций брал в руки пергаментные свитки, помещенные в драгоценные футляры из тонкой кожи. На крышке каждого футляра был драгоценный камень. Здесь ряд бриллиантов, там вся крышка из рубинов, а рядом изумруды, топазы, сапфиры. Она заметила его удивление и рассмеялась:

-- Это мой каприз. Я придумала для своих любимых поэтов, а у меня много их стихов, это обозначение. На этой стене греки, напротив Рим. Бриллианты -- Алкей, топазы -- Анакреон, сапфиры -- Бион, рубины -- Сафо, теперь понимаешь? А на другой стороне: бриллианты -- Вергилий, рубины -- угадай кто?

-- Катулл.

-- Отлично, ты угадал. Проперций -- топаз, Овидий -- бирюза, мой камень.

-- Бирюза, -- тихо повторил Луций. -- Прекрасный, изменчивый камень, как твои глаза...

Она отвела взгляд. Он механически вынул Овидия, развернул и прочитал первое, что попалось ему на глаза:

"О боги, сколько черных тайн скрыто в душе человека!" Он покраснел, быстро свернул стихи и вложил их в футляр.

-- А твои самые любимые?

Она залилась глубоким грудным смехом, который так волновал Луция.

-- Трудно выбрать -- Катулл. Сафо. Проперций.

-- Биона я не знаю. Не прочтешь ли ты мне несколько стихов -- я люблю греческий язык...

Она не заставила себя просить. Усадила его в кресло, сама стояла вся золотая в свете светильников.

Кипра прелестная дочь, ты, рожденная

Зевсом иль Морем,

Молви, за что ты на смертных, за что на богов

рассердилась?

Больше того: вероятно, сама ты себя

прогневила

И родила в наказанье ты Эроса

всем на мученье:

Дик, необуздан, жесток, и душа его

с телом не схожа,

И для чего ты дала ему быть стрелоносцем

крылатым,

Так что ударов жестоких его мы не в силах

избегнуть.

[Перевод М. Грабарь-Пассек (Феокрит. Бион. Идиллии и эпиграммы. М., 1958).]

Луций восторженно захлопал:

-- Восхитительно!

Греческий язык в устах Валерии звучал как музыка. Она удлиняла гласные, чутко соблюдая ударения и долготы, стих пел, искрился, обжигал.

Луций слушал ее и удивлялся: чего только эта женщина не знает, как она умеет придать слогу ритм, стихам звучание, краску и задор. Ее голос возбуждал его, ласкал, опьянял. Великолепная женщина. Он пожирал ее глазами. Все в ней его захватывало. Все в ней казалось ему совершенством, самой красотой. Глаза миндалевидной формы. Прямой носик с чувственными ноздрями. Крупные пухлые губы, даже на вид горячие. Мелкие зубы и нежно-розовые десны. Пламя медных волос. Грудь и бедра Венеры. Ногти удлиненные, красные, блестящие. Она чудо красоты. Красота ее необузданная, дикая. Красота хищного зверя. От нее захватывает дух. Сегодня она была иной, чем в Таррацине. Далекой, чужой. Он не понимал, почему такая перемена. Это задевало его.

Она читала ему одну из элегий Проперция:

Тот, кто безумствам любви конца ожидает,

безумен:

У настоящей любви нет никаких рубежей.

[Перевод Л. Остроумова (Катулл. Тибулл. Проперций. М., 1963).]

Кровь закипела у него в жилах, но он сдержал себя. Он не знал, что может позволить. Неуправляемая сила чувств влекла его. Он подбежал к Валерии, схватил ее за руку:

-- Я люблю тебя. Я схожу с ума по тебе! Моя любовь не знает никаких рубежей...

У Валерии мутился разум от счастья. Она хотела слушать эти слова. Хотела обнять его за шею и целовать, целовать без конца. Нет, нет, она должна быть матроной, и она притворилась, что его порыв ее оскорбляет. Она легко отстранила его.

-- Это правда, мой милый? Так быстро, слишком быстро, я не могу в это поверить... -- С легким оттенком иронии она процитировала Архилоха, несколько изменив стих:

Эта-то страстная жажда любовная,

переполнив сердце,

В глазах великий мрак распространила,

Разум в тебе уничтоживши...

[* В подлиннике: "Ножные чувства в груди уничтоживши..." Перевод В. Вересаева (Эллинские поэты. М., 1963).]

Он испугался, что оскорбил ее своей пылкостью, и стал извиняться, осыпая ее комплиментами, говоря нежные слова. И тут же всплывали мысли об отце и о доме. Теперь уж поздно, уже нет смысла спешить. Там я потерял все. Здесь все приобретаю: упоение, дружбу Макрона и ее. Славу, могущество, будущее. Все поставлено на карту. Если я ставлю на эту женщину? Я предаю отца, предаю дело. Чушь! Я люблю! А на это я имею право и никому его не отдам!