Йозеф Томан - Калигула, или После нас хоть потоп

Но неспокойная совесть заставляла думать его о небольшом триклинии в отцовском дворце, где в эту минуту он должен был находиться.

Кругом свет, венки из плюща на головах пирующих гостей, на столе блюда с кушаньями, амфоры с вином и семь чаш. На первый взгляд -- званый ужин для друзей дома. Прислуживают галльские и германские рабыни, не понимающие по-гречески ни слова. Разговор ведется по-гречески. Это случается часто, этим никого не удивишь. Говорит отец. Он показывает на жареных бекасов, улыбаясь, как истый гастроном, рассказывает, что из Испании в Рим возвращается тринадцатый легион во главе со своим легатом Помпилием, шурином Авиолы. Радостные аплодисменты пирующих словно награда за рассказанный хозяином хороший анекдот. Сервий продолжает дальше, что оружие, которое Авиола поставит двум примкнувшим к ним легионам, в нужный момент заберет Луций.

Курион видит аскетическое лицо сенатора Ульпия, видит его открытый взгляд, устремленный на седьмое ложе, которое пустует.

-- Почему не пришел твой сын, Сервий?

Пять пар глаз прикованы к губам Сервия. Сервий пытается снисходительно улыбнуться, поймите же, мои дорогие, невеста, три года разлуки. Двое усмехнулись. Ульпий помрачнел. Невесту предпочесть родине? Даже если бы десять лет -- ни за что!

Озадаченный Авиола заметил:

-- Я не видел Луция. Когда уходил из дома, у Торкваты его не было...

Все удивлены. Курион побледнел. Что случилось? Почему он не пришел? Может быть, на него напали наши противники, когда увидели, какую поддержку мы приобрели в его лице? Может быть, с ним что-нибудь случилось?

-- Вернемся в желтую комнату, Луций. Ее я люблю больше остальных.

Она взяла Луция за руку и повела за собой. Нежная кожа коснулась его ладони, рука мягкая, горячая. Он забыл о доме. Она подала ему красный шелковый плащ и попросила набросить ей на плечи. Взяла его под руку и вывела на балкон. Как в Таррацине! Луция, томимого желанием, била дрожь. Валерия трепетала, но старалась побороть себя. Она куталась в плащ, притворяясь, что дрожит от холода.

Темноту прорезали мерцающие огоньки факелов. Из храма Весты на форуме долетали отсветы вечного огня. Палатин, ощетинившийся силуэтами кипарисов, напоминал спину взъерошенного кота. Там, за Палатином, дворец отца. Луций видел его прямо перед собой.

"Званый ужин" давно кончился. Договорились о следующей встрече. Выпили за успех великого предприятия. Шесть чаш зазвенело, седьмая стояла на столе нетронутой. Как немой укор. У Сервия задрожала рука. От стыда и от страха. Боги, какое это мучение: предстать перед отцом, который не спит, ходит по атрию и ожидает в смятении, не прозвучат ли шаги сына, каждая минута -- это целая вечность, уже давно полночь...

Валерия всматривалась в отблески огней Весты, символа домашнего очага.

-- Какая красота, -- вздохнула она.

Он легонько притянул ее к себе, мыслями он был еще с отцом, но чувства влекли его к этой молодой женщине. Валерия отстранилась от него.

-- Пойдем. Здесь холодно.

И когда за ними прошелестел занавес из тяжелой материи, она сказала сдержанно:

-- Уже поздно. Ты должен идти.

Луций был в отчаянии. Он должен уйти безо всякой надежды? Дома он потерял все. Он проигрывает и здесь. Что в ней изменилось? Почему?

Спокойным тоном она говорила о повседневных делах, о погоде, об играх в цирке.

-- Римляне, в конце концов, заслужили эти зрелища...

Она видела, что Луций не слушает ее, и добавила с легкой иронией:

-- Ты утомлен речью в сенате?

-- Нет. Я не слушал тебя! -- вырвалось у него со страстью. -- Я не слушал тебя. Я не могу тебя слушать. Я вижу твои губы, но не слышу, что они произносят. Я люблю тебя! Почему ты не веришь мне?

Она сказала тихо:

-- У тебя есть невеста...

-- Для меня существует только одна женщина -- ты! Я думаю только о тебе! Я хочу только тебя! -- закричал он в отчаянии.

Он схватил ее руки, целовал пальцы, запястья, ладони, плечи, целовал ее волосы и внезапно поцеловал губы. Она стояла не шевелясь. Потом прильнула к нему губами, всем телом. Ответила на его поцелуи, затосковала по его объятиям, прижимаясь к нему все теснее, все сильнее -- и вдруг поняла, что сейчас, вот в этот момент, решится вопрос, как Луций будет относиться к ней. И, отпрянув, она сказала холодно:

-- Ну иди же, Луций, -- и, заметив его огорчение, добавила: -- Сегодня счастливый день. Не только для тебя, но и для меня.

-- И для тебя? -- выдавил он хрипло. -- О боги! Скажи когда? И где?

Она погладила его с нежностью:

-- Я сообщу тебе, милый! А сейчас иди.

Он поцеловал ей руку и вышел.

Она застала Макрона над бумагами в таблине. Он был один. Макрон удивился, как быстро прошло время.

-- Представь себе, как будет злиться Энния, оттого что я так поздно вернусь. Ну что твоя птичка? В клетке?

-- Что ты замышляешь, отец?

-- Что ты замышляешь? -- повторил он с улыбкой.

-- Я? -- задумчиво протянула Валерия. -- Еще не знаю...

Макрон задумался:

-- Не знаешь? Но ведь ты всегда знала. Неужели дела так плохи, девочка?

Она улыбнулась счастливая.

-- Плохи? Наоборот! Я получила подарок от Венеры... Я выйду замуж за Луция.

Макрон вскипел:

-- Луций и ты? Ты сошла с ума!

Он зашагал по комнате, размахивая руками. Однако в мыслях супружество дочери с Луцием представилось ему совсем в ином свете: Ульпий слишком стар, Сервий Курион не намного моложе. И он признательно посмотрел на дочь. Грандиозный шаг! Мы его приберем к рукам! Республиканцы потеряют продолжателя! Он внимательнее присмотрелся к ной: она бледна, молчит, внезапно стала совсем другой, абсолютно другой. Это не похоже на простой каприз, скорее на страсть, которой неведомы преграды.

Валерия подошла к отцу и произнесла с фанатическим упрямством фразу, которую всегда повторял он, когда следовало принять важные решения:

-- Это должно произойти!

Отец улыбнулся дочери ласково и восторженно.

-- Я пожертвую Венере откормленную овцу. И на мою помощь ты всегда можешь рассчитывать, ты это знаешь...

Луций быстрым шагом шел к дому. Навстречу ему плыли огоньки факелов, они сопровождали господ из лупанара, дозоры вигилов. Он сторонился всех и всего. Когда он начал подниматься на Авентин, ноги внезапно отяжелели. Что он скажет отцу? Как тот это примет?

Вскоре показался дворец отца; он светился в ночи всеми своими огнями. Сверху послышался шум, на него двигалась толпа рабов с факелами. И среди них Луций узнал отцовского вольноотпущенника Нигрина.

-- Нигрин! -- закричал он и вышел па дорогу.

Рабы застыли на месте, словно табун натренированных лошадей. Свет факелов упал на Луция.

-- Мой господин! -- воскликнул Нигрин. -- Мы разыскиваем тебя по всему Риму. Слава богам, что ты идешь!

Луций вошел в атрий. У алтаря ларов стояли заплаканная мать и отец, бледный и мрачный, прислонившийся к колонне, оба окаменели от страха. Мать радостно вскрикнула.