Йозеф Томан - Калигула, или После нас хоть потоп

-- Это не годится, господин, что же мы будем есть?

-- У вас есть возможность: хлеб!

-- Нет! Нет! Нет! Нет!

В пекарню входит эдил, который обязан следить за качеством, весом и ценой хлеба. Щелкнул кнут, ученики ретировались. Пекарь низко кланяется. Эдил взвешивает хлеб на ладони, раздумывает, рассматривает. Нагнулся, ковырнул тесто, потянул воздух и отскочил, зажав нос.

-- Что это? Откуда эта вонь? -- строго спросил эдил.

-- Это какое-то недоразумение, господин мой, я очень обеспокоен. Наверно, в муке что-то было, уж и сам не знаю.

-- Пусти. Попробую еще раз!

-- Нет, лучше не надо. Ведь мне продал муку благородный... -- Он прошептал имя. Оба почтительно вытянулись.

-- Но ты покупателей лишишься, говорю тебе.

-- О нет! Один я даю им в долг. -- И в сторону: -- Дело-то стоящее, окупится.

-- И все же это нельзя продавать. Я отвечаю, ты знаешь. Как ты из этого выкрутишься?

-- Бояться нечего, господин, раз за нами стоит X.

Подает эдилу кошель:

-- Приятный звон? Не так ли? Позволь подарить тебе это!

Эдил в негодовании делает руками отрицательный жест. Одна рука отвергает, другая, однако, берет и прячет под тогу золото.

Публика подняла оглушительный рев. Спорщики не могли угомониться: "Видал? Я выиграл! Гони монету!" А другие: "Воры они все! Все!"

Префект напустился на претора:

-- Что это такое? Высокопоставленное лицо берет взятки? Прекратить! В порошок стереть! В тюрьму!

Претор усмехнулся:

-- Не шуми. Эдил ведь и на самом деле этим занимается. И потом -- здесь нет ничего против императора. И против властей...

Так они торговались, а представление между тем продолжалось.

В пекарню вошел покупатель. Одет в залатанный хитон. Походка неуверенная, движения скованные, голос почтительный. Воплощение робости, хотя роста немаленького.

"Фабий! Фабий!" Хлопки.

-- Мне бы хлеба, господин, но только очень прошу -- хорошо пропеченного.

-- Вот тебе!

Тот взял и не понюхал, не взвесил. Простофиля.

-- Если позволишь, в долг...

-- Ладно. Я тебя знаю...

Ушел. Пришли другие покупатели. Поумнее.

-- Он черствый. Как камень.

Эдил заступился за пекаря:

-- Ничего ты не понимаешь. Это для зубов полезно.

Покупатель уходит. Приходит новый.

-- Это не хлеб, а кисель. Чуть не течет...

Эдил смеется:

-- Безумец! Я еще понимаю, когда жалуются, что черствый. А тут? Зато челюсть не свернешь!

Следующий покупатель:

-- Он слишком легкий. Легче, чем должен быть...

Эдил замахал руками.

-- Сумасшедшие. То недопеченный. То горелый. То мягкий. То черствый. То легче. То тяжелее... Чепуху мелете. Хороший хлеб, и все тут!

Выгоняет всех. Пекарь потирает руки. Эдил уходит, на сцене появляются члены коллегии пекарей. Они одеты лучше, чем в начале представления. Все в белом, словно в тогах. Пекарские колпаки исчезли, волосы причесаны, как у благородных господ.

Зрители замерли. Боги! Это не пекари. Это сенаторы!

-- Сенаторы!

-- Что я говорил? Тут аллегория. Безобразие! Прекратить! -- заорал префект.

Претор заколебался, нахмурился.

А действие низвергалось водопадом.

-- Он взятку принял? Принял?

-- Принял!

Пекари развеселились:

-- Давай. Пеки. Продавай. Бери. Живи. Жить -- иметь. Иметь -- жить. Слава тебе, прибыль, откуда бы ты ни пришла!

Пекари ушли со сцены под громкие звуки музыки.

Народ ревел. Все начали понимать. Поняли и вигилы, эх, не одна потеха будет, будет и работа!

Обиженные и оскорбленные сенаторы покидали театр. Обеспокоенный претор оглядывался на когорту преторианцев. Префект злобно постукивал кулаком по барьеру ложи.

Но несколько человек благосклонно отнеслись к представлению. Друзилла по-детски смеялась и восклицала: "Давай. Пеки. Продавай. Бери". Валерия была невозмутима. Луций издали следил за ней и не уходил.

По лицу сенатора Сенеки скользнула легкая улыбка. Кто бы мог подумать! Фабий, который играл последние роли в его трагедиях, сам теперь пишет пьесы? В этом фарсе много от жизни. По сравнению с ним трагедии Сенеки -просто холодные аллегории.

Правда, пьеса несколько вульгарна, она для толпы, а не для образованных людей, размышлял философ. И все-таки Фабий молодец. У него ость юмор и смелость. Сенека даже завидовал Фабию, сам он на такое не способен. А проделка с Авиолой! Сенека уверен, что это дело рук Фабия, хотя его и отпустили после допроса, так как было доказано его алиби. философу было интересно, чем кончится пьеса. Смелые намеки на сенаторов слегка испугали его. Заметил он и взгляд, который претор бросил на когорту преторианцев. Сенека хорошо знал свою силу. Он выпрямился, когда претор вопросительно посмотрел на него и демонстративно захлопал.

Претор молча указал разозленному префекту на философа:

-- Сенека доволен.

На сцену выскочила женщина. Она тащила за собой покупателя -- Фабия и эдила. Ей это ничего не стоило. Она была похожа на здоровенную кобылу, этакая гора мяса. За ними одураченные покупатели. Волюмния вырвала из рук мужа -- Фабия -- хлеб.

-- И это хлеб? Где тут пекарь?

Голос с верхних рядов.

-- Заткни ему этим глотку, пусть подавится! Пусть знает, что нам приходится жрать!

-- Где пекарь? -- визжала Волюмния.

Пекарь спрятался за бочкой и пропищал оттуда:

-- Но ведь эдилу хлеб понравился!

Она повернулась к эдилу:

-- Это же навоз! Понюхай! Съешь! Кусай! -- Она совала хлеб ему в рот. -- Грызи! Жри!

Эдил отчаянно сопротивлялся, ругался и угрожал:

-- Я тебя засажу, дерзкая баба, наплачешься!

-- Ты? Ах ты, трясогузка, пачкун никчемный, да окажись ты у меня в постели, от тебя мокрого места не останется!

И, подняв хлеб в руке, заорала:

-- Это мусор! Дерьмо! Пле-сень!

-- Плесень! -- повторили за ней обозленные покупатели. Эдил попробовал оправдаться:

-- Безумцы! Плесень от болезней хороша! От чумы, от холеры.

Обманутые покупатели бушевали в пекарне. Пекарь убежал. Ученики и подмастерья присоединились к покупателям, набросились на эдила и общими силами сунули его головой в полную грязи бочку. Из бочки только ноги торчали, эдил сначала сучил и дергал ногами, потом затих.

Весь театр ревел и гоготал. Фабий сбросил свой пестрый центункул и в грязной, дырявой, заплатанной тунике, обычной одежде римских бедняков, вышел на край сцены к публике. Показывая на торчащие из бочки эдиловы ноги, он произнес:

Мне жалость застилает взгляд.

Один уже, как говорят,

Дух испустил...

Но он ли главный

Виновник бед?

А как же славный,

Тот продувной богатый сброд,

что род от Ромула ведет

И тем не менее умело

Одно лишь

Может делать дело -

Нас обирать?! Не он ли тут

И главный вор,

И главный плут?..

Теперь уже все поняли, что тут не одна забава. Захваченные словами Фабия, его пылкими жестами и тоном, зрители повскакали с мест. Весь театр размахивал руками.