Сергей Парамонов - История руссов. Славяне или норманны?

Вопрос этот чисто исторический(кого называли Русью), а вовсе не филологический. История, конечно, может и должна воспользоваться дополнительными данными, предоставляемыми филологией, но эти данные совершенно третьестепенногозначения.

Наконец, если филология и может дать что-то более существенное, серьезное, то не типа гадания на кофейной гуще, которое она до сих пор производила. Прямо стыдно делается за это словесное жонглерство вокруг слова «рус» — в нем есть всё: и научная эрудиция, и сравнительный метод, и подчас остроумие, но нет главного — научной солидной доказательности и бесспорности.

Каждая теория — это только личное мнение; а сколько лиц, столько и мнений.

Решение вопроса зависит от другого — от того, какие ответы мы получим на вопросы: где, когда, кем и кто назывался «Русью»? Эти ответы должны быть даны после изучения исторических первоисточников,первоисточников текстологическипроверенных, сопоставленных и критически рассмотренных. Этого не сделано и, пока не будет сделано, свистопляска с «Русью» будет продолжаться.

Как известно, исследователей проблемы «Руси» можно разделить на три группы.

1. Норманисты,признающие существование в прошлом скандинавского племени «Русь», передавшего возглавляемым им славянским племенам свое имя.

2. Славянофилы(правильнее, может быть, «славянисты»), признающие, что имя «Русь» искони применялось к славянам.

3. «Фантазисты»,признающие, что «Русь» были не славяне, не скандинавы, а народ других корней (тут следуют далее самые невероятные предположения).

В будущем мы намерены разобрать и последнюю группу («всем сестрам по серьгам»), но здесь мы остановимся только на споре норманистов и славянофилов.

Когда о чем-то спорят, небесполезно знать не только аргументы спорящих, но и кто спорит: их внутренний облик, те побудительные причины, которые заставляют их спорить, их научную объективность, наконец, подчас даже моральный их облик, — только в этом случае мы можем иметь нелицеприятное и верное мнение.

Основателями исторической школы «норманизма» были немцы: Байер (1694–1738), Миллер (1705–1783) и Шлёцер (1735–1809) (многих других мы опускаем). Именно им обязаны первые и дальнейшие русские историки той психологической травме, которая заставила их поверить во все несуразицы и расхождения с фактами, которые были доставлены представителями норманизма.

Насколько могли быть основательны и беспристрастны доводы Байера, видно уже из того, что он так и не удосужился научиться русскому языку. Следовательно, писать об истории России он мог только на основании иностранных (и прежде всего немецких) источников, бывших в то время совершенно неразработанными. Писать он мог только односторонне, а главное — недостаточно разбираясь в предмете, ибо все оригинальные источники были ему недоступны.

Миллер изучил как русский, так и церковно-славянский язык (язык летописей), но знал их небезупречно, и, следовательно, не понимал всех тонкостей, которые было необходимо знать при разборке летописей.

Шлёцер также выучил эти языки, но не только плохо был осведомлен в отношении истории западных и южных славян (которые всегда были в контакте с Русью и влияли на нее), но даже считал знание их истории бесполезным для предпринятого им труда (!) (Шлёцер. Нестор. Том I, с. 422). При таком положении вещей неудивительно, что из-под пера Шлёцера появились следующие строки: «Конечно, люди тут были, бог знает с которых пор и откуда сюда зашли, но люди без правления, жившие подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса; люди, не отличавшиеся ничем, не имевшие никакого сношения с южными народами и не могли быть замечены и описаны ни одним просвещенным южным европейцем. Князья новгородские и государи киевские до Рюрика принадлежат к бредням исландских старух, а не к настоящей русской истории; на всем Севере русском до половины IX века не было ни одного настоящего города. Дикие, грубые, рассеянные, славяне начали делаться общественными людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою рассеять в северно-западном и северо-восточном мирах первые семена цивилизации» (Шлёцер. Нестор. // Русская летопись. 1809–1819. Том I, с. 418–419, том II, с. 178–180).

Конечно, спорить с покойниками почти полуторавековой давности не приходится, но в свете современных археологических и исторических данных ясно видно, куда шел Шлёцер и «куда он заворачивал».

Всё в этом отрывке ложно и тенденциозно. Славяне недооценивались, а германцы переоценивались. Из наших предыдущих очерков уже достаточно ясно, что все, сказанное Шлёцером, не соответствует действительности.

Оставим, однако, Шлёцера, как-никак, а это было 150 лет назад, обратимся к более новому времени и как на подобные мысли реагировали русские историки.

«Пробил час, — пишет С. М. Соловьев, автор многотомной истории России, — историческое движение, историческая жизнь началась и для Восточной Европы. По водной дороге, тянущейся с небольшим перерывом или волоком от Балтийского моря к Черному, показываются лодки, наполненные вооруженными людьми: плывет русский князь из Новгорода с дружиною. “Платите дань!” — повторяют они в каждом селении, у каждого острожка славянского. Им дают ее. Но они не уходят, подобно другим варварам. Они оседают у славянских племен, дают городам значение европейское, кличут клич селиться с выгодою в городе, кличут клич идти в поход. Началось движение и захватывает население. Из него, населения, выделяются и горожане, и дружина. Сёла слабеют, падает значение родовых старшин, выделяются лучшие люди, настало время богатырское, время смелых и широких предприятий. Быт племен, живших отдельными родами, подвергся коренному преобразованию вследствие появления князя, дружин и городского населения, порознившегося от сельского. Но перемены этим не ограничились: вследствие геройского богатырского движения, далеких походов на Византию, явилась новая вера, христианство, явилась церковь, еще новая, особая часть народонаселения духовенство: прежнему родоначальнику-старику нанесен был новый сильный удар» (Соловьев. История России. Том XIII, с. 5–9).

Сквозь словесную шелуху дутого пафоса, вовсе неуместного в истории («пробил час», «настало время богатырское» и т. д.), а скорее более подходящего для церковного проповедника или демагога на площади, мы видим те же шлёцеровские мысли о русском князе (читай — германском), перестраивающем всю жизнь славян на новый лад.

Соловьев не делает выводов из фактов, а подтасовывает их под заранее принятую общую концепцию и, становясь на котурны, не замечает, что он говорит просто нелепости.