Лев Троцкий - Преступления Сталина

В октябре 1928 года Радек делает попытку призвать Центральный комитет прекратить или по крайней мере смягчить преследования оппозиции. "Не считаясь с тем, что старшие среди нас четверть века боролись за коммунизм... -- пишет он из Сибири в Москву, -- вы исключили нас из партии и сослали как контрреволюционеров... на основании обвинения, которое составляет не наше бесчестье, а бесчестье тех, которые его вы

двигают" (58-я ст. Уголовного уложения). Радек перечисляет ряд случаев жестокого обращения со ссыльными -- Сибиряко-вым181, Альским182, Хоречко183, -- и продолжает: "Но история с болезнью Троцкого полагает конец терпению. Мы не можем молчать и оставаться безучастными, когда малярия пожирает силы борца, который всю свою жизнь служил рабочему классу и который был мечом Октябрьской революции".

Таково одно из последних заявлений Радека-оппозиционера и последнее его положительное суждение обо мне. С начала 1929 г. он уже отказывается скрывать свои колебания, а в середине июня, после переговоров с органами партии и ГПУ, Ра-дек-капитулянт возвращается в Москву, правда, еще под конвоем. На одной из сибирских железнодорожных станций у него происходит объяснение со ссыльными, которое один из участников беседы изложил в корреспонденции за границу (Бюллетень оппозиции, No 6, октябрь 1929).

"Вопрос: А каково ваше отношение к Л. Д. (Троцкому)?

Радек: С Л. Д. окончательно порвал. Отныне мы с ним политические враги... С сотрудником лорда Бивербрука184 мы ничего общего не имеем.

Вопрос: Будете ли вы требовать отмены 58-й ст.?

Радек: Ни в коем случае! Те, кто пойдут с нами, с них она будет снята сама собой. Но мы 58-й ст. не снимаем с тех, кто будет вести подрывную работу в партии, кто будет организовывать недовольство масс.

Нам не дали договорить агенты ОГПУ. Они загнали Карла (Радека) в вагон, обвинив его в агитации против высылки Троцкого. Радек из вагона кричал: "Я агитирую против высылки Троцкого? Ха, ха..! Я агитирую товарищей идти в партию!" Агенты ОГПУ молча слушали и все дальше оттесняли Карла в вагон. Курьерский поезд тронулся..."

По поведу этого яркого рассказа, который рисует Радека как живого, я писал в заметке от редакции: "Наш корреспон-дент говорит, что в основе (капитуляций) лежит "трусость". Эта формулировка может показаться упрощенной. Но по сути она верна. Разумеется, дело идет о политической трусости, -- личная при этом не обязательна, хотя нередко они довольно счастливо совпадают одна с другой".

Эта характеристика вполне отвечает моей оценке Радека. Еще ранее, 14 июня, едва телеграф принес весть об "искреннем раскаянии" Радека, я писал: "Капитулировав, Радек просто вычеркнет себя из состава живых. Он попадет в возглавляемую Зиновьевым категорию полуповешенных, полупрощенных. Эти люди боятся сказать вслух свое слово, боятся иметь свое мнение и живут тем, что озираются на свою тень" (Бюллетень Оппозиции, No 1--2, июль 1929).

Менее чем через месяц (7 июля) в новой статье по поводу капитуляций я пишу: "Говоря вообще, в настойчивости и последовательности Радека никто еще не обвинял" (Бюллетень оппозиции, No 1--2, июль 1929). Эти слова похожи на политическую реплику, направленную против прокурора Вышинского,, который через семь лет впервые обвинит Радека в "настойчивости и последовательности".

В конце июля я снова возвращаюсь к той же теме, на этот раз в более широкой перспективе: "Капитуляция Радека, Смил-ги, Преображенского есть в своем роде крупный политический факт. Она показывает, прежде всего, как сильно износилось большое и героическое поколение революционеров, которому выпало на долю пройти через войну и Октябрьскую революцию. Три старых и заслуженных революционера вычеркнули себя из книги живых. Они лишили себя самого главного: права на доверие. Этого им никто не вернет".

С середины 1929 г. имя Радека становится в рядах оппозиции символом унизительных форм капитуляции и вероломных ударов в спину вчерашних друзей. Упомянутый уже выше Дин-гельштедт, чтобы ярче обрисовать затруднения Сталина, пишет иронически: "Сумеет ему в этом помочь ренегат Радек?" Чтобы подчеркнуть свое презрение к документу нового капитулянта, Дингельштедт прибавляет: "Это открывает тебе дорогу к Радеку" (22 сентября 1929 г.).

Другой ссыльный оппозиционер пишет 27 октября из Сибири в "Бюллетень оппозиции" (No 7, ноябрь--декабрь 1929): "Особенно гнусный характер -- иного слова не подберешь,-- приняла работа Радека. Он живет кляузой, сплетней и ожесточенно оплевывает свой вчерашний день".

Осенью 1929 года Раковский185 описывает, как Преображенский и Радек вступили на путь капитуляции: "Первый -- с известной последовательностью, второй -- по обыкновению виляя и делая прыжки от самой левой позиции на самую правую и обратно" (Бюллетень оппозиции, No 7, ноябрь--декабрь 1929). Раковский саркастически отмечает, что каждый капитулянт, уходя из оппозиции, обязан "лягнуть Троцкого своим копытцем", подкованным "радековскими гвоздями". Все эти цитаты говорят сами за себя. Нет, капитулянтство не было военной хитростью "троцкизма"!

Летом 1929 года меня посетил в Константинополе бывший член моего военного секретариата Блюмкин, находившийся в то время в Турции. По приезде в Москву Блюмкин рассказал о свидании Радеку. Радек немедленно выдал его. В то время ГПУ еще не дошло до обвинений в "терроризме". Тем не менее Блюмкин был расстрелян без суда и огласки. Вот что я опубликовал тогда же в "Бюллетене" на основании писем из Москвы от 25 декабря 1929 г.: "Нервная болтливость Радека хоро

шо известна. Сейчас он совершенно деморализован, как и большинство капитулянтов... Потеряв последние остатки нравственного равновесия, Радек не останавливается ни перед какой гнусностью". Дальше Радек называется "опустошенным истериком". -Корреспонденция подробно рассказывает, как "после беседы с Радеком Блюмкин увидел себя преданным". В рядах троцкистов Радек становится отныне самой одиозной фигурой: он не только капитулянт, но и предатель.

Через семь лет -- я вынужден здесь забежать вперед -- Радек в статье, требующей смерти для Зиновьева и других, сообщил (Известия, 21 августа 1936 г.), будто я в 1929 году поручил Блюмкину "организовать нападение на торгпредства за границей для добычи денег, необходимых (мне) для антисоветской работы". Не буду останавливаться на бессмысленности этого "поручения": торгпредства, надо думать, держат деньги не в своем помещении, а в банке! Нас интересует другое: в августе 1936 г. Радек был еще, по его словам, членом "троцкистского" центра. В течение четырех месяцев после ареста он отрицал, по собственным словам на суде, какое бы то ни была свое участие в заговоре, т. е., по характеристике прокурора, проявлял себя как упорный и закоренелый "троцкист". Зачем же 21 августа 1936 года он -- без малейшей нужды -- взваливал на меня, "вождя" заговора, чудовищные и нелепые преступления? Пусть кто-нибудь придумает объяснение, которое могло бы уложиться в схему Вышинского. Я лично отказываюсь от такой попытки.