Лев Троцкий - Преступления Сталина

Нужно не забывать, что в качестве корреспондента ТАСС в Женеву и Париж не посылают первого встречного. ГПУ тщательно отбирает людей и заручается заодно их полной готовностью оказывать содействие. Немудрено, таким образом, если, проживая за границей, Ромм никакого "оппозиционного" интереса ко мне и моей деятельности не проявил.

Но Вышинскому нужен агент связи между Радеком и мной. Более подходящего кандидата нет. Вот почему неожиданно оказывается, что летом 1931 года при проезде через Берлин Ромм встретился с Путной189, который предложил "свести" его с Седовым. Кто такой Путна? Видный офицер генерального штаба, участник гражданской войны, затем военный атташе в Лондоне. В течение известного времени Путна, как я слышал еще до своей ссылки в Центральную Азию (1928 г.), действительно сочувствовал оппозиции, а может быть, и принимал в ней участие. Я лично встречался с ним очень мало, только по военным делам, и на оппозиционные темы никогда не разговаривал. Пришлось ли ему позже официально каяться или нет, не знаю. Во всяком случае, когда я прочел на Принкипо о назначении Путны на ответственный пост военного атташе в Лондоне, я решил, что он полностью восстановил к себе доверие властей. При таком положении никаких связей за границей ни у меня, ни у моего сына с Путной быть не могло. Из судебного отчета я узнаю, однако, в числе других неожиданностей, что именно Путна предложил "свести" Ромма с Седовым С какой целью? Ромм об этом даже не спрашивал. Он просто принял предложение Путны, с которым у него в прошлом не было никаких политических связей: по крайней мере, он о них не упоминает. Так, после четырехлетнего перерыва

Ромм неизвестно почему соглашается возобновить "троцкистскую антипартийную работу". Верный своей системе, он ни словом не упоминает на суде о своих политических мотивах: собирался ли он захватить власть, стремился ли восстановить капитализм, горел ли ненавистью к Сталину, привлекала ли его связь с фашизмом, или им руководила попросту старая дружба к Радеку, который, впрочем, уже свыше двух лет как успел покаяться и проклинал оппозицию на всех перекрестках? Прокурор, конечно, не тревожит свидетеля неудобными вопросами. Ромм не обязан иметь политическую психологию. Его задача: осуществить связь между Радеком и Троцким и попутно скомпрометировать Путну, который тем временем в тюрьме ГПУ воспитывается для будущих "признаний".

"Я с Седовым встретился, -- продолжает Ромм, -- и на его вопрос, готовили я, если понадобится (!) взять на себя поручение по связи с Радеком, ответил согласием"... Ромм всегда отвечает согласием, без объяснения мотивов. Между тем Ромм не мог не знать, что за встречу со мной в 1929 году в Стамбуле и за попытку передать от меня письмо друзьям в России Блюмкин был расстрелян190. Письмо это, кстати сказать, и сейчас находится в архивах ГПУ. Но оно до такой степени мало подходит для целей Вышинского и Сталина, что они не подумали опубликовать его. Во всяком случае, чтоб решиться после расстрела Блюмкина взять на себя миссию агента связи, Ромм должен был быть исключительно самоотверженным и героическим оппозиционером. Почему же он молчал четыре года? Почему дожидался случайной встречи с Путной и "свидания" с Седовым? И почему, с другой стороны, этого единственного свидания оказалось достаточно, чтобы Ромм тут же, без возражений, взял на себя крайне опасную задачу?

Человеческой психологии в этом процессе не существует. Свидетели, как и обвиняемые, рассказывают лишь о тех "действиях", которые нужны прокурору Вышинскому. Связью между мнимыми "действиями" являются не мысли и чувства живых людей, а априорная схема обвинительного акта.

Весной следующего года, когда Радек приехал в Женеву, Ромм "передал ему письмо Троцкого, которое получил от Седова незадолго перед тем в Париже". Итак, весною 1931 года Седов ставил гипотетический вопрос о связи с Радеком: "если понадобится". Предвидел ли Седов приезд Радека в Женеву? Очевидно, нет, ибо летом 1931 года Радек и сам еще не предвидел будущей поездки. Так или иначе, через три четверти года после берлинской беседы Седов получил возможность использовать обещание, данное ему Роммом.

Что же происходило, однако, в голове Ромма между летом 1931 г., когда он принципиально вступил на путь "заговора", и весной 1932 г., когда он сделал первый практический

шаг? Попытался ли он хоть теперь войти в связь со мной? Заинтересовался ли моими книгами, изданиями, друзьями? Вел ли политические беседы с Седовым? Ничего подобного. Ромм просто взял на себя маленькое поручение, которое могло ему стоить головы. А до всего остального ему не было никакого дела. Похож ли Ромм на убежденного троцкиста? Сомнительно. Зато он был бы как две капли воды похож на агента-провокатора ГПУ, если бы... если бы он действительно совершал те действия, о которых он рассказывает. На самом деле все эти действия придуманы задним числом. Мы будем иметь полную возможность убедиться в этом.

При каких обстоятельствах Седов передал Ромму весною 1932 года письмо для Радека? Ответ на этот вопрос поистине замечателен: "За несколько дней перед моим отъездом в Женеву, -- говорит Ромм, -- будучи в Париже, я получил по городской почте письмо, в котором была короткая записка от Седова с просьбой передать вложенное в конверт письмо Ра-деку". Итак, через 9--10 месяцев после одной - единственной встречи с Роммом -- сколько за эти месяцы было покаяний, измен и провокаций! -- Седов без всякой предварительной проверки посылает Ромму конспиративное письмо. Чтоб прибавить к одному легкомыслию другое, он прибегает к услугам "городской почты". Почему не с рук на руки?

Вышинский, разумеется, не поднимает этого щекотливого вопроса. Но мы, со своей стороны, предложим объяснение. Ни ГПУ, ни Вышинский, ни, следовательно, Ромм не знают твердо, где именно находился Седов весною 1932 года: в Берлине или в Париже. Устроить ли свидание в Тиргартене? Избрать ли местом встречи Монпарнасс? Нет, лучше обойти подводные рифы. Правда, письмо по городской почте как бы намекает на то, что Седов находился в Париже. Но, "если понадобится", можно всегда сказать, что Седов из Берлина переслал письмо своему французскому агенту, а тот уже воспользовался парижской городской почтой. Какие неосторожные, какие беспомощные эти троцкистские заговорщики! Но, может быть, Троцкий зашифровал свое письмо и написал его невидимыми чернилами? Послушаем на этот счет свидетеля.

Ромм: Я это письмо взял с собой в Женеву и передал Ра-деку при встрече с ним.

Вышинский: Радек прочел письмо при вас или без вас?

Ромм: Он при мне его быстро прочел и положил в карман.

Какая неповторимая подробность: Радек не проглотил письмо, не бросил его на тротуар и не передал в секретариат Лиги Наций, а просто-напросто... "положил в карман". Все признания изобилуют такого рода "конкретными" общими местами, которых постыдился бы самый бездарный автор полицейских романов. Во всяком случае, мы узнаем, что Радек