Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

Более того, в эпоху религиозного равноправия, а именно после принятия в 1573 г. постановлений Варшавской конфедерации о равенстве в правах и привилегиях шляхты всех христианских конфессий [143], православные авторы Речи Посполитой, напротив, сосредотачивались на теологическом обосновании истинности исключительно собственной доктрины, обращаясь к аргументации, подчеркивавшей черты «настоящей церкви». Все другие церкви и религии, которые не руководствовались их (т. е. православных) «законом», считались в этом случае еретическими. Так, например, Василий Суражский, писавший по прошествии нескольких лет после Варшавской конфедерации, не принимал идеи религиозного равноправия, последовательно объявляя фальшивыми все религии, кроме православия [144].

О значительной степени уверенности в собственной безопасности свидетельствуют и содержащиеся в текстах православных полемистов резкие и оскорбительные выпады в адрес представителей иных конфессий и религий. Так, например, Суражский наравне с последователями иудаизма и ислама осуждал протестантов, и это в то время, когда к ним принадлежала значительная часть политических элит Великого княжества Литовского [145]. Артемий и вовсе считал деятельность еретиков «сатанинским делом», а о протестантах, в частности, говорил, что ими овладел демон обмана [146]. Если католиков Андрей Курбский считал лишь схизматиками, то протестантов – «детьми дьявола», «ядовитыми драконами», «бесами», «змеями» [147]. Игорь Бортник справедливо обратил внимание, что данный стиль религиозной полемики не был чем-то исключительным в тогдашних теологических сочинениях, а использование оскорбительных прозвищ в адрес оппонентов было в такой же мере характерно для католических и протестантских полемистов [148]. Необходимо, однако, отметить, что публикация текстов такого рода сама по себе свидетельствует о высокой степени уверенности авторов в собственной неуязвимости, позволявшей им не опасаться реакции оскорбленных иноверцев, принадлежавших к властной элите Речи Посполитой.

Осознание собственного равноправного статуса, а следовательно, и ощущение безопасности по отношению к другим конфессиям отвлекало внимание православных авторов от политической проблематики. Вплоть до 1596 г. вопросы взаимоотношений шляхетского государства и действовавших на территории его юрисдикции конфессий практически их не интересовали. Игорю Бортнику удалось обнаружить лишь два высказывания по этому поводу – оба, впрочем, касающиеся религиозной терпимости, т. к. в них осуждалось использование принуждения в делах веры. Автор первого из них, Артемий, несмотря на свое принципиально враждебное отношение ко всем иноверцам, ссылаясь на евангельский принцип любви, осуждал насилие, ратуя за обращение «заблудших» путем убеждения и молитвы [149]. Анонимный автор «Послания до латин из их же книг» также отвергал насилие в отношении иноверцев, однако при случае он выстраивал направленное против католической церкви противопоставление между не приемлевшим насилия Христом и призывавшим к насилию папством [150]. Основное содержание православной полемической литературы в период до 1596 г. характеризовалось резкими выпадами против оппонентов-иноверцев и отсутствием интереса к политике государства в отношении некатолических вероисповеданий. А это в свою очередь свидетельствовало, что православные элиты не видели для себя политической угрозы со стороны государства и не опасались за свое положение в шляхетской республике, следовательно, Варшавская конфедерация оправдывала себя, а ее постановления были реализованы, по крайней мере, с точки зрения отношений между православной церковью и Речью Посполитой.

Любопытно, однако, что, будучи в Речи Посполитой, приехавшие из Московского царства православные религиозные полемисты XVI в. выступали за изоляцию своих единоверцев от последователей других направлений христианства. Это свидетельствует в пользу утверждения, что влияние католицизма и протестантизма на теологическом уровне представляло для них существенную проблему. Василий Суражский призывал православных не поддерживать каких бы то ни было контактов с иноверцами [151], а Андрей Курбский осуждал даже сотрудничество православных магнатов с протестантами в целях противодействия католикам, что в то время могло относиться даже к наиболее влиятельному покровителю польско-литовского православия, киевскому воеводе Константину Василию Острожскому [152].

Вместо кооперации с иноверцами православные полемисты, впрочем вполне в соответствии с общеевропейской тенденцией конфессионализации, прежде всего призывали к нравственному совершенствованию и к повышению уровня образования духовенства, а также ратовали за усиление устной и печатной пропаганды православия [153]. Интересно также, что в начале острие их полемики было направлено против протестантов-кальвинистов. В труде «Против повести нынешних безбожных еретиков» подчеркивалась даже близость доктрины и практики католической и православной церквей, которые должны были быть в равной степени отдалены от протестантизма [154]. Возможно, что это вытекало из убеждения, что протестанты, которые в 70-х гг. XVI в. еще успешно действовали в Великом княжестве Литовском, казались православным публицистам более грозным противником в борьбе за души прихожан в сравнении с католиками. И только в 1580-х гг. главным объектом нападок православных полемистов становятся католики. Вероятно, причинами этого стали трения между этими двумя христианскими конфессиями, возникшие на фоне проводившейся в 1583–1585 гг. реформы календаря, но в первую очередь из-за развернувшейся католической пропаганды церковной унии, что заставляло лидеров православия рассматривать теперь протестантов как потенциальных политических союзников [155].

Католическая пропаганда унии к тому времени не представляла, впрочем, из себя чего-то нового. Даже не углубляясь в Средние века, достаточно вспомнить, как еще недавно активно призывал к соглашению с православной церковью Станислав Ожеховский. Уже в начале 80-х гг. XVI в. Константин Острожский вел с Альберто Болонгетти – папским нунцием в Речи Посполитой – и иезуитом Антонио Поссевино переговоры об унии всех православных церквей с Римом при условии сохранения их автономии [156]. Сторонники соглашения с католиками могли при этом опираться на признаваемую православным автором труда «Против повести нынешних безбожных еретиков» доктринальную близость католицизма и православия. Еще в 1593 г. киевский воевода, который столкнулся с серьезными трудностями на пути реализации своего проекта реформ православных школ и повышения образовательного уровня клира, признавая, что без внешней помощи он не в состоянии воспрепятствовать нараставшему кризису православия на входивших в состав Речи Посполитой землях Западной Руси, вернулся к идее унии с католической церковью. Подобные взгляды он высказал в известном письме, адресованном другому стороннику унии с католиками – Ипатию Потею, только что ставшему во главе владимирско-брестской епархии и перешедшего в ряды православного епископата из Сената Речи Посполитой, в который он входил как брестско-литовский каштелян [157]. Тон письма Острожского и сформулированная в нем оценка положения православной церкви на землях Речи Посполитой были очень пессимистичными, однако киевский воевода видел главную угрозу для своих единоверцев не в католической конфессионализации, а, по его словам, в распространении среди русинов протестантизма. Это его настроение нашло отражение и в том, что в письме князь Острожский уничижительно именовал протестантов еретиками, тогда как католиков называл братьями [158].