Франсуа Блюш - Людовик XIV

Мадам де Севинье хочет убедить себя: Людовик XIV не замешан в этой истории. Это все министры (читай: Кольбер) и их подчиненные, это они мстят Фуке так мелочно. Она забывает о том, что королевская власть традиционно проявляет себя в помиловании или смягчении приговора. Король тем, что он ужесточает наказание своему бывшему министру, не преступает закона, не идет против правосудия, но он действует вразрез со справедливостью. Вот что пишет о несчастной чете суперинтенданта аббат Антуан Арно: «К их чести следует сказать, что несчастье лишь послужило к раскрытию их добродетели, которую как бы скрывали богатство и власть; сколько ярких доказательств тому они дали своим смирением и мужеством, терпением и милосердием, он — за все время своего процесса и заточения, она — в своих страданиях и в своем изгнании» {3}. В 1679 году Фуке получает единственную милость в своем заключении — он может теперь общаться со своим соседом и товарищем по тюрьме Лозеном. Через год (1680) — а к этому времени прошло уже 19 лет его заточения в крепости — бывший суперинтендант покидает свою скорбную земную юдоль. («Его душа, — пишет маркиза де Севинье, — покинула Пинероло и вознеслась прямо на небо».) Милостью Лувуа, иными словами — самого короля, «тело господина Фуке» было перенесено в Париж в 1681 году и погребено в монастыре «Явление Девы Марии» в предместье Сент-Антуан {96}.

Дело Фуке, даже если оно и не меняло ситуации в ведении финансов, представлялось современникам событием, положившим конец прошлому. То же можно сказать о сельских волнениях, потрясавших страну в течение первых пятнадцати лет единоличного правления Людовика XIV. Мы видим, с каким презрением говорит об этом парижанин Фюретьер: «Взбунтовавшиеся крестьяне — всего лишь бедные «кроканы». Во «Всеобщем словаре» дается следующее определение «крокану»: «Жалкий оборванец, не имеющий абсолютно ничего и в военное время вооруженный вилами или железным крюком («кроком»)». Так были окрещены те крестьяне, что взбунтовались на юго-западе при Ришелье и во время царствования несовершеннолетнего Людовика XIV: в 1624 году и с 1635 по 1637 год Керси, Гиень, Ангумуа, Сентонж и Перигор были охвачены кровавыми восстаниями «кроканов». В 1643 году поднялись «кроканы» в Руэрге. Помимо этих волнений, еще два больших народных бунта произошли в этот период: бунт «босоногих» в Нормандии (1639 года) и бунт «деревянных башмаков» в Солони (1658 года).

Однако не стоит искать в этих страшных, порою кровавых волнениях противоборства между крестьянами и дворянами. Напротив, «кроканов» Перигора и «босоногих» из Нормандии широко поддерживали и даже возглавляли мелкие феодалы. Уж онито не были самыми бедными обитателями провинции. Все эти бунты, собственно говоря, были направлены против налогового давления государства. Здесь — против тальи, там — против замены местных органов управления элекциями или против введения, а порой увеличения габели — налога на соль, весьма непопулярного. Однако «крестьяне, которые несут на себе почти все бремя налогов, и прежде всего тальи, — совсем не батраки, которые не имеют ничего или почти ничего, и, таким образом, не могут платить, а те, кто живет то хорошо, то плохо в зависимости от того, что дает обрабатываемая земля, — хорошо, когда урожай хороший, и плохо, когда он плохой» {255}. В основном восстают фермеры, арендаторы, владельцы маленьких участков земли, пахари.

Это были серьезные восстания, унесшие сотни жизней. Они потрясли государство: сам канцлер Сегье приехал судить арестованных «босоногих». Все эти волнения были в конце концов подавлены, но далеко не сразу, и репрессии были достаточно произвольными. Подоспевшие солдаты карали бунтовщиков, застигнутых с оружием в руках. В назидание вешали несколько несчастных, не обязательно самых виновных {7}. Затем приходили распоряжения о снятии виновности, иными словами, объявлялась амнистия. Подобный образ действий должен был свидетельствовать о милости короля; но он особенно подчеркивал слабость государства при Ришелье и Мазарини.

Личное правление Людовика XIV сильно изменит положение дел. Правда, бунты не прекращаются, но их насчитывается всего четыре: в Булонне в 1662 году, бунт под предводительством Одижо в 1663–1665 годах, бунт под предводительством Дюрура в 1670 году и бунт бретонских «красных колпаков» в 1675 году. Французские крестьяне, оправившиеся от потрясений Фронды, — вовсе не «дикие животные», о которых пишет дерзкий Лабрюйер, горожанин: «черные, бледные как смерть, сожженные солнцем» (странное сочетание цветов), живущие, по его утверждению, «в своих логовах» и питающиеся только «черным хлебом, водой и корневищами» (корневищами в XVII веке даже при дворе называли овощи). Уровень их жизни выше, нежели во многих других сельских областях Европы. Они многое получили благодаря политике Кольбера, который приостановил рост тальи (налога обязательного, невыносимого для бедняков), увеличив косвенные налоги (добровольные выплаты, которые коснулись в основном богатых). Они постоянно пользуются теми преимуществами, которые дает интендантское управление. Таким образом, существует современное государство, которое их защищает. Невероятно, но им предъявлен счет за эту модернизацию раньше, чем они смогли оценить ее выгоду.

Людовик в своих «Мемуарах» описывает первый бунт в период своего личного правления — бунт в Булонне, который, неизвестно почему, вошел в историю под именем войны «Люстюкрю». Жители этой провинции, записывает монарх для Монсеньора, «были уже давно освобождены от тальи. Я пожелал настоять на маленькой сумме лишь для того, чтобы дать им знать, что я располагаю и властью и правом. Сначала это произвело дурное впечатление, однако то, как я поступаю, пусть не просто и не безболезненно, оказалось полезным для будущего. Простолюдины, либо напуганные чем-то, что казалось им новым, либо тайно подстрекаемые знатью, яростно восставали против моих приказов. Мягкость наказаний, налагаемых теми, кому я поручил их осуществлять, была воспринята как слабость и робость, что лишь усугубило возмущение, вместо того чтобы его погасить. Бунтовщики собирались в разных местах; их было до шести тысяч человек, и ярость их уже была явной. Я послал войска, чтобы покарать их, но большая часть бунтовщиков к этому времени разбежалась. Я простил легко всех тех, чье отступление от бунтовщиков свидетельствовало о раскаянии. Некоторые же, упорствовавшие в своем преступлении, были взяты с оружием в руках и отданы в руки правосудия. За свое преступление они заслуживали смерти. Я же сделал так, что большинство из них были лишь сосланы на галеры, и я избавил бы их даже от этого мучения, если бы не полагал в данном случае необходимым следовать голосу разума, а не движениям моей души» {63}. Если перевести это повествование на язык статистики, то следует учесть, что четыре сотни были сосланы на галеры «и дюжина человек казнены через повешение или колесованы» {43}. Королевство должно было осознать, что гражданская война более недопустима и что следует повиноваться государственной власти.