Борис Поломошнов - Похвала подлости

Таким образом, папа и есть сам дьявол » (курсив — Б. П., Е. П.) [26, с. 426].

Но и это было еще не все.

Ульрих фон Гуттен издает за свои деньги большим (по тем временам) тиражом буллу папы Льва X-го об отлучении от церкви Лютера со своими, гуттеновскими, предисловием и послесловием.

В сопровождающем текст буллы «послесловии», в частности, говорится: «Эти строки, папа Лев, написаны о твоей булле, которой лучше было бы оставаться в Риме, чем так постыдно (если ты только знаешь, что такое стыд) выходить на свет. Мы не намерены вечно увещевать тебя, а потому стоит труда положить предел твоему произволу и обуздать эти твои наглые буллы» [26, с. 336].

Вот теперь уже — все. Рубикон перейден, мосты сожжены. Пути назад нет. Либо — «грудь в крестах, либо — голова в кустах».

В своем предисловии к той же самой булле папы Льва X-го Гуттен обращается с призывом: «Рыцарь Ульрих фон Гуттен приветствует всех германцев, выражая уверенность в том, что ради общего блага все вы решитесь выступить со мною»… [26, с. 335].

Решились не все.

Но «рыцарь без страха и упрека», рыцарь по званию и по призванию, Ульрих фон Гуттен свой выбор уже сделал. В письме к курфюрсту Фридриху от 11-го сентября 1520-го года Гуттен заявил, что свободой он дорожит больше, чем жизнью [42, с. 271].

Гуттен требует лишить папу и его епископов светской власти. Обращаясь к примерам из античной литературы и из священного писания, Гуттен выдвигает программу секуляризации (от лат. secularis — мирской, светский) церковного имущества. Основная масса вырученных средств — по замыслу Гуттена — должна была пойти на выплату пенсий престарелым и нетрудоспособным и на нужды образования: на просвещение малоимущего населения и на поддержку ученых (см.: [15, с. 178]). Он предполагал выступить единым фронтом: передовое рыцарство, объединившееся с городской и крестьянской беднотой, возглавляемой Томасом Мюнцером.

Однако рыцарство погнушалось объединиться с плебсом, предпочтя иное: либо самостоятельное выступление, либо занять выжидательную позицию и посмотреть, что из всего этого получится. Сторонников второго «либо» оказалось больше: рыцарский статус — еще не гарантия рыцарского поведения.

И все же: из сторонников первого «либо» Ульрих фон Гуттен создает ландаусский союз рыцарей и в 1522-м году поднимает вместе с Францем фон Зикингеном знамя восстания против мерзопакостной подлости, самым непосредственным образом воплощенной для него в лице курфюрста и архиепископа Трирского.

Итог был вполне предсказуемым.

Лишенный предполагавшейся широкой рыцарской поддержки, Томас Мюнцер в результате осуществления власть имущими одной подленькой комбинации (см.: п. 33 заключительной главы настоящего издания) в конце концов оказался обезглавленным топором палача.

В свою очередь, восстание ландаусского союза рыцарей захлебнулось. «Поход рыцарей окончился полной неудачей. Франц фон Зикинген был смертельно ранен во время осады его замка» [83, с. 131].

В последний раз Гуттен обратился к своим соотечественникам и единомышленникам с призывом: «Не оставляйте меня одного бороться, имейте сострадание к отечеству !» [42, с. 271]. Но это уже был «глас вопиющего в пустыне».

Ландаусский союз рыцарей самораспустился. Ульрих фон Гуттен был отлучен от церкви и тем самым — объявлен вне закона. Наиболее горячие головы из папского окружения объявили награду за его голову, и он был вынужден искать пристанища за рубежами своей страны, которую он хотел сделать просвещенной и процветающей.

Так печально окончился еще один поход Разума за правдой и справедливостью.

Лучезарное солнце надежд передовых умов своей эпохи зашло за горизонт. В очередной раз…

«Нет повести печальнее на свете», чем повесть о казненных надеждах.

«Знание — сила!», — сказал Френсис Бэкон [9, с. 12].

Сказал — как сглазил.

Тут же обнаружилось, как много, оказывается, существует такого, знание чего не дает человеку нормально спать, лишает его желанного покоя, отравляет ему жизнь, иссушает его тело и опустошает его душу.

Какая уж тут сила от такого знания…

Есть многое такое, о чем человек предпочел бы не знать:

— об измене ему его любимой;

— о предательстве его его лучшим другом;

— о преступлениях, совершенных и совершаемых близким ему человеком;

— о пороках того, кого он считал до сих пор чуть ли не пророком;

— о малодушии и трусости того, кого он почитал как своего кумира;

— о подлости того, кого он признавал олицетворением мудрости.

Сакраментальное гамлетовское «быть или не быть» по сути дела является производным от «знать или не знать». Не узнай Гамлет о том, что его родная мать — соучастница убийства его родного отца, что второй соучастник этого преступления — родной дядя Гамлета, и что этот самый дядя — любовник его, Гамлета, матери, у него, скорее всего, не возник бы знаменитый «гамлетовский вопрос».

А ведь Бэкон и Шекспир были и современниками и соотечественниками…

Разные люди — разные мысли.

И кто же из них прав, спрашивается? Что есть для человека знание? Оно — сила, или же оно — непосильная ноша? Нужно ли человеку знание, которое его ранит и убивает? Ведь сказано :«Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь» [49, с. 618]. Не потому ли — по весьма авторитетному мнению — сорвать запретный плод с «древа познания добра и зла» означает совершить смертный грех (см.: [77, с. 6])?

Может быть, на самом деле, следует закрыть глаза и уши, чтобы ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать: «меньше знаешь — лучше спишь» и… дольше живешь? Блаженны неведающие?

Если знать правду порой бывает мучительно, нестерпимо больно, то стоит ли напрягаться, чтобы ее узнать? Как сказал Марк Аврелий, «огурец горек? Брось его. На твоем пути терновые кусты? Обойди их» [64, с. 367]. Зачем искать приключения на свою, допустим, голову.

Даже в системах судопроизводства тех стран, где, прежде чем свидетельствовать в суде, требуется поклясться «говорить правду, одну только правду, ничего, кроме правды», не требуется говорить всю правду :о чем спросили, о том должен ответить; о чем не спросили, о том вполне можешь умолчать. На вполне законном основании: никто никого за язык не тянет говорить то, о чем не спрашивают. Если же при этом пострадает правда, то тем хуже для нее.

Великий Марк Аврелий велик тем, что сумел первым и пока — последним во всей всемирной истории стать и быть Правителем (за двадцать лет его правления в возглавляемой им стране ни разу не было голода, несмотря на постоянно обрушивавшиеся на нее природные и иные катаклизмы), Философом (он успешно прошел полный курс обучения философии у знаменитого философа-стоика Аполлония Халкедонского) и Человеком (он первым в Римской империи отменил гладиаторские бои и приказал подвешивать прочные сети под канатами, на которых выступали циркачи-канатоходцы). Но даже он по поводу правды сказал весьма обтекаемо: «Не правда — не говори» [65, с. 70]. То есть, не сказал всей правды — не беда: в конце-то концов, ведь не солгал же!