Вадим Дамье - Стальной век: Социальная история советского общества

Между тем, с развитием тяжелой промышленности были связаны и политические амбиции правящих верхов, и их представления о способах обеспечения внешнеполитической и военной безопасности государства . «Ты отстал, ты слаб - значит, ты неправ, стало быть, тебя можно бить и порабощать. Ты могуч - значит, ты прав, стало быть, тебя надо остерегать­ся. Вот почему нельзя нам больше отставать», - объяснял Сталин [203].

В сложившейся ситуации большевистские лидеры избрали путь «бег­ства вперед». XIV съезд правящей партии в декабре 1925 г. сформулиро­вал задачу превратить страну из аграрной в индустриальную, способную своими силами производить необходимое оборудование, и добиться хо­зяйственной самостоятельности. В течение 1925-1926 гг. были одобрены новые крупные капиталовложения в металлопромышленность. Оборудо­вание и отчасти сырье для индустрии предполагалось ввести из-за грани­цы, приобретая его на средства, вырученные от продажи хлеба. Но кре­стьянство, испуганное предшествующим неурожаем, боялось увеличить продажу хлеба; импорт оборудования, напротив, сократился, а банковских средств и кредитов не хватало, произошло снижение курса золотого чер­вонца. Властям пришлось заморозить строительство новых предприятий, повысить косвенные налоги и приступить к широкой продаже водки насе­лению. Утверждают, что когда оппоненты возражали против «спаивания» населения, Сталин ответил им: лучше вываляться в грязи, чем идти в ка­балу к капиталистам... Замораживание капитальных затрат немедленно вызвало рост себестоимости продукции.

В 1927 г. была сделана новая попытка ускорить развитие промышлен­ности, особенно тяжелой. Соответствующие решения принял и XV съезд большевистской партии. Власти попытались ослабить централизованный контроль над промышленностью, передав некоторые вопросы из ведения ВСНХ в компетенцию республиканских экономических органов и трестов и «раскрепостив» заводы, предоставив им большую самостоятельность и возможность поддерживать с трестом договорные отношения. В ВСНХ вместо Центрального управления государственной промышленностью бы­ли образованы отраслевые главки и комитеты, которые получили в 1928 г. все полномочия по оперативному выполнению планов. Тресты станови­лись промежуточной структурой государственного управления промыш­ленностью, предприятия получили большую оперативную самостоятель­ность и переводились на хозрасчет. Им поручалось максимальное сниже­ние себестоимости продукции, то есть осуществление режима экономии за счет работников. С 1927 г. власти распространили на частную промыш­ленность принцип регулирования цен и повысили налоги на прибыли предпринимателей.

Особое беспокойство верхов вызывало отставание страны в области производства вооружений - особенно в условиях внешнеполитической на­пряженности 1927 г. (разрыв с Великобританией, убийство советского посла в Польше). Мощности военных заводов в стране уступали уровню 1916 г. Развитие этой сферы также потребовало дополнительных расходов.

В целом, по данным, которые приводят современные историки, итоги развития НЭПа в промышленности оказались не особенно впечатляющими. Конечно, если сравнивать их с крахом периода «военного коммунизма», успехи были налицо. Существуют различные подсчеты, согласно которым общее индустриальное производство России по сравнению с довоенным периодом выросло на одну пятую или же, напротив, сократилось - в абсо­лютном значении и на душу населения. Снизились прибыльность и рента­бельность предприятий. Как бы то ни было, в историческом смысле, страна оказывалась примерно на том же «уровне развития» - «на начальном этапе индустриализации» [204]: доля тяжелой промышленности составляла не более четверти национального дохода, объем производства на душу населения в 5-10 раз отставал от показателей для промышленных стран, доля городско­го населения составляла лишь около 20%. Что еще существенней, внутрен­ние ресурсы для изменения такого положения к 1927 г. были исчерпаны. Небольшие объемы экспорта позволяли обеспечить лишь половину импорта зарубежного оборудования по сравнению с дореволюционным периодом.

3. Социальный портрет нэповского города

Вид городов разительно изменился и теперь во многом напоминал прежний, дореволюционный - с резкой поляризацией богатства и бедности.

Писатель И.Г.Эренбург, тогда еще не ставший певцом «сталинского СССР», оставил яркие описания ранненэповской Москвы: «Бывшим «то­варищам» дали белый хлеб, но их разжаловали в «граждан». Нищенка на углу Столешникова переулка, оперируя, как вывеской, гнойным младен­цем, по-модному вопила: «Гражданинчик, явите милость!..» На углу по­мещалась кондитерская, где, компенсируя себя за былые карточки..., мо­сквичи ели пирожные, взбитые сливки в натуральном виде и бриоши с маслом. Люди толстели на глазах... Разумеется, толстели далеко не все - Волга и на московские улицы выплеснула своих голодающих. Они при­несли с собой вшей, человеческую муку и темный доисторический дух... Как на вернисажи, граждане собирались созерцать витрины гастрономи­ческих лавок. Трудно описать трогательность физиономий всех этих вновь обретенных друзей: молочных поросят, сигов, лососей. Деньги перестали быть абстрактным наименованием. Они вспомнили свое исконное назна­чение и занялись распределением между гражданами молочных поросят и голодных слюнок. Даже милиционеры стали уважать этот, на плакатах давно побежденный и зарезанный, капитал. Они теперь ограждали во­кзальные буфеты от явно деклассированных граждан... Вагоны отлича­лись деликатностью - они выбрали себе псевдонимы: «мягкий», «жест­кий», «особого назначения»... Рестораны и казино оказались откровенней: они не стали ни «столовыми особого назначения», ни «клубами для кар­точных испытаний». Посетители, впрочем, не интересовались вывесками. Дети своего времени, они презирали слова и заменяли поэзию хорошим нюхом. Поэзия действительно пошла на убыль, и не менее половины чле­нов «Всероссийского союза поэтов» занялись перепродажей галстуков, мест в спальных вагонах и эстонского коньяка. Литературные критики преважно объявили, что «открывается эпоха прозы» <...>

Швейцары «Эрмитажа» и прочих увеселительных заведений, прини­мавшие в свои почтительные объятия млеющих от неги новых клиентов, чье порхание по лестнице, несмотря на весомость комплекции, могло быть приравнено к порханию первых весенних мотыльков, вряд ли дума­ли, что их вывески, их уютно завешенные окна, их люстры и реставриро­ванные пальмы вызывают негодование, скорбь и даже отчаяние во многих и многих сердцах. Но переживать различные трагические чувства могли отдельные люди, а партия, быстро переменив движение отдельных рыча­гов, должна была работать. Для трагедии не оказалось времени. Открыва­лись новые пути и возможности. Нечеловеческая воля прозвучала в этом приглашении «учитесь торговать», брошенном бескорыстнейшим борцом своим товарищам, принужденным менять теперь диаграммы главков и карты генштаба на стук костяшек или на книги двойной бухгалтерии. Трезвость, эта самая требовательная и, скажем откровенно, наименее за­манчивая из всех добродетелей, быстро вернула людям сознание времени и пространства. Она безжалостно вмешалась в высокое человеческое вдохновение, чтобы металлическим голосом напомнить людям о всей дол­готе времени. Время, жестокое время, оно слишком мучительно для наше­го поколения, привыкшего жить, не переводя дыхание, для детей Мазур­ских болот и Октября! <...>