Маргарита Бычкова - Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика

С точки зрения генеалогии, такое положение является совершенно несостоятельным. Елена Глинская ни в каком родстве с литовскими великими князьями не состояла, Глинские имели на Руси свою родословную легенду, и легенда Гедиминовичей их не касалась [348]. Зато при московском дворе сложилась влиятельная прослойка потомков Гедимина (Патрикеевы, Бельские, Мстиславские и др.), занимавшая высшие должности и заинтересованная в приличной легенде [349]. Для представителей этих семей было важно доказать свое родословное происхождение, уравнивавшее их положение при московском дворе с положением находившихся у власти Рюриковичей: Шуйских, Горбатых и др. В то же время московскому правительству было важно доказать зависимое от них положение литовских князей. Этот момент Р. П. Дмитриева не учла. Она лишь использовала связь одной из редакций родословной легенды литовских князей с именем Вассиана Патрикеева для обоснования даты ее составления [350].

Работа Р. П. Дмитриевой была первой, где вскрыто значение родословных легенд как публицистических памятников своего времени. После ее публикации стало ясно, что такие произведения недостаточно изучать в отдельности; необходимо параллельное исследование одновременно созданных родословий. При этом условии удастся установить, что относится к семейным преданиям, а что является данью идеям времени.

Комплексное изучение легенд определенного хронологического отрезка и их дальнейшее сопоставление с легендами другого этапа (например, легенды книг середины XVI в. – росписей 80-х гг. XVII в. – «Общего гербовника» конца XVIII в.) не только позволят определить достоверность самих легенд, но и то, как легенда какой-либо семьи трансформировалась под влиянием традиций разных эпох. Это сравнение покажет и принципы, по которым создавались или переделывались легенды определенного времени, выявит критерии того, что в них относится к исторически возможным фактам, а что – к идейным требованиям того периода, когда эти легенды создавались.

Такое изучение родословных легенд расширит представления о социальной структуре русского дворянства, работе государственного аппарата, предоставит новый источник для исследования общественно-политических идей.

В последние годы в работах ряда историков показана связь генеалогии с другими вспомогательными историческими дисциплинами [351].

В настоящей статье хотелось бы подробнее остановиться на значении генеалогии при изучении истории летописания. Генеалогическое исследование здесь тесно переплетается с источниковедческим. Можно наметить два аспекта: изучение различных, так называемых «дополнительных» статей к русским сводам XV–XVI вв., среди которых есть княжеские родословия и списки должностных лиц (митрополитов, архиепископов, посадников и т. п.) [352], и изучение истории создания самих летописей.

Анализ летописных сводов позволил выделить в них генеалогические вставки, сделанные в отдельные списки в интересах некоторых семей и лиц. Начало этих исследований связано еще с именем А. А. Шахматова. Такие вставки широко использовал в моих работах по истории отдельных родов С. Б. Веселовский, который провел тщательное исследование их фактической стороны, А. Н. Насонов интересовался этим же материалом совершенно с другой целью – установить время и место, когда и где вставки были внесены в летописные своды, чтобы таким образом определить направленность сводов и их авторов. Поскольку оба историка привлекали один и тот же круг летописей, интересно сравнить их наблюдения.

В очерке о роде Басенковых С. Б. Веселовский анализирует известия Ермолинской летописи, содержащие ряд биографических сведений о Федоре Васильевиче Басенке. Он пришел к выводу, что в оценке деятельности Басенка Ермолинская летопись выгодно отличается от других сводов [353]. В этом случае для Веселовского характерен тщательный анализ фактов, он ищет в актах подтверждения для сообщений летописи.

А. Н. Насонов, преследуя несколько иную цель – изучить историю создания Ермолинской летописи, выделил из ее текста все известия о Федоре Басенке, среди них определил уникальные, а также записи о Басенке, встречающиеся в разных сводах, но не попавшие в Ермолинскую летопись [354]. Это позволило ему установить источник таких биографических известий и их общую направленность в ряде летописных сводов; автор пришел к выводу, что Ермолинская летопись скорее компрометирует Федора Басенка: из общего круга биографических сведений, имеющихся в разных летописях, в ней выбраны не самые яркие, а оригинальных записей немного [355].

Я. С. Лурье доказал, что биографические известия в Ермолинской летописи, связанные с именем Федора Басенка, противопоставляются аналогичным известиям в других московских воеводах. Федор Басенок пользуется сочувствием автора летописи, в то время как другие воеводы вызывают у него чувство враждебности. Это приводит Я. С. Лурье к выводу, что в основе Ермолинской летописи «лежит свод, близкий к оппозиционному московскому боярству» [356].

Еще одной генеалогической вставкой в летописи, привлекавшей внима-ние историков, была родословная легенда Квашниных из Новгородской IV летописи (список Дубровского). Она отличается множеством подробностей и имеет некоторые черты, связанные с местническими делами второй половины XVI в.

Говоря о происхождении этой легенды, С. Б. Веселовский, который явно был увлечен ее красочностью и большим своеобразием по сравнению с другими легендами XVI в., писал: «В родовых преданиях правда смешана, намеренно и непреднамеренно, с вымыслами, но было бы неправильно отвергнуть их целиком, как и принимать на веру, без попытки разобраться в отдельных элементах» [357]. Эти принципы применял сам Веселовский при анализе генеалогических источников. Он отвергал самые фантастические сведения легенды Квашниных и среди них факт местнической борьбы в XIV в. Анализ хронологии событий, изложенных в легенде, заставляет автора передатировать и сам выезд [358].

А. Н. Насонов рассмотрел этот же текст списка Дубровского вместе с другими вставками во владычные своды о представителях рода Квашниных и пришел к выводу, что все эти записи появились в сводах, когда к новгородскому архиепископу были близки несколько лиц рода Квашниных [359], и связаны с их литературной деятельностью.

Наблюдения А. Н. Насонова над историей летописания привели его к выводам, важным для общей истории генеалогии. Большинство летописей XV–XVI вв., имеющих родословные добавления, своим происхождением так или иначе связано с Троице-Сергиевым монастырем. Этот факт, основанный на исследовании летописного материала, позволяет раскрыть деятельность крупнейшего феодала средневековой Руси в разработке генеалогических документов [360].