Маргарита Бычкова - Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика

Однако Дмитрий Чуваш поправился: «И по толицех ранах тяшких Бог вышний его уздравляет, / и от оного смертного одра и от ран содетель возставляет». Герой вернулся в свои владения, где прожил еще 19 лет и родил четвертого сына, назвав его Иваном. «Той же муж храбрый по тяшких ранах жив 19 годин / и всех дней живота его осемьдесят и один» [495]. Эта хронологическая деталь делает повествование более личностным, снимая эпический тон.

Участие во взятии Казани в 1552 г. рассматривалось в самых разных произведениях XVI–XVII вв. как ратный подвиг. Особенно героизировалось сражение в «Казанской истории» – повести, составленной в 60–е гг. XVI в. По отношению к этому литературному памятнику стихотворное произведение Нарбековых является совершенно самостоятельным: в «Казанской истории» имя Дмитрия Нарбекова не упоминается, более того, в ней нет описания аналогичных подвигов, которые были бы связаны с именами других воинов. Однако весьма отдаленные общие мотивы в обоих произведениях есть; можно допустить, что автор стихотворного произведения был знаком с «Казанской историей», кстати, очень распространенной в XVII в.: сейчас описано около 250 рукописей, содержащих ее текст [496].

В «Казанской истории» несколько раз подчеркивается, что осажденные вели интенсивный огонь с городских стен: «и бияхуся из града ис пушек своих и ис пищалей и из луков стреляху». Дмитрий Чуваш был ранен выстрелами из лука и из пушки, сделанными с городской стены.

Особое место в «Казанской истории» уделено подвигам князя Семена Никулинского; во время штурма «в Муралиевых Вратех язвиша казанцы храбраго воеводу князя Семиона Никулинского ранами многими, но не смертельными; и по малех днех исцелиша его врачеве, здрава сотвориша… Брата же его, Дмитрия ис пушки со стены убиша» [497].

В стихотворном произведении можно заметить сходные описания. Дмитрия Нарбекова оружие казанцев «его самого зелне уязвило», «и другой в око его сопротив стрелою уранил, / яко змий жалом его люте уязвил». «Вречеве же его раны разумев быти смертны», все же «врачевание сотвориша» [498]. Возможно, и эти и некоторые другие описания взятия Казани и стали импульсом для авторов стихотворного произведения. Но если подобные мотивы и вдохновили автора XVII в., то содержание и композиция его «епиграммы» совершенно оригинальны; скорее всего в основе этого текста лежат семейные предания об участии предка в походе на Казань.

Из других генеалогических произведений стихотворную «епиграмму» Нарбековых выделяет смешение «восточного» и «западного» мотивов. Героизация предков, особенно родоначальника – основная черта родословных легенд не только в России. В русских произведениях она проявляется с момента их создания в различных формах: родоначальниками боярских семей называются герои Невской и Куликовской битвы, чьи подвиги описаны в летописях и Задонщине. Нащокины переработали летописный рассказ о набеге татарского баскака Щелкана на Тверь, включив в него имя своего предка [499]. Но во всех этих легендах действует русский воин, который служит великому князю. Героическое прошлое предков до их выезда на Русь остается за гранью повествования.

Автор стихотворного произведения гордится «восточным» происхождением: «Тым домовством и породою себе Нарбековых род познавают, / и поистине не в ложь ся ими прославляют. / Род Нарбековых поколенья златоордынских владелец Усманский влекомый». Знаменательно не только прославление «золотоордынских» предков, но и то, что эти строки помещены при описании эмблем герба Нарбековых. Дворянские гербы – характерная черта европейской рыцарской культуры, отсутствовали в средневековой России. Только в 80-е гг. XVII в. при подаче росписей в Палату родословных дел некоторые семьи указали, что имеют права на дворянские гербы (польские, шведские). Нарбековы сами составили свой герб и в стихотворном произведении объяснили его эмблемы; при этом автор проявил хорошее знание европейской геральдики.

Кроме уже приводимых текстов о значении чалмы и лука как геральдических символов, автор объясняет, что обозначает шлем над гербовым щитом: «Шлем в середине зброи являет, яко он храбрых муж издавна, / древле и тая бронь рыцерству от века дана». Автор знает, что в России не было дворянских гербов: «Аще в Росии обычая в том не имеют, / понеже дерзнути на то не смеют. / И инии в том от неведения не благоволяют». Однако автор считает, что герб, который присваивается как знак доблести и мужества, известный во многих европейских странах, нужно ввести и в России: «Аще бы то таинство поразумели, / что в том содержит, мнози бы с радостию то имели» [500]. Кончается стихотворное произведение прославлением дворянского герба:

Все эти стихи являются описанием герба Нарбековых, помещенного в рукописи родословной книги. Рисунок герба сделан по правилам европейской геральдики, кроме самого изображения на щите. Здесь изображена картинка, иллюстрирующая подвиги Дмитрия Нарбекова, совершенные при взятии Казани.

Текст, объясняющий значение геральдических эмблем, скорее всего взят из какого-то польского справочника. Известно, что в XVII в. в Посольском приказе была большая библиотека современной европейской литературы и шла активная работа по переводу самых различных произведений, в том числе и генеалогических [502]. О том, что автор мог иметь перед собой польский оригинал, говорит и значительное число полонизмов именно в тех строках, где говорится о значении герба: «зброя», «клейноты», «тацами» (такими), «гасло» и др.

Стихотворное произведение анонимно; помня о том, что оно помещено в рукописи родословной книги и окружено комплексом документов Нарбековых, можно предположить, что автором был кто-то из членов этой семьи. На это есть намек в тексте одной строки: после описания подвигов Дмитрия Чуваша сказано: «Нам же, из него роженным наследником его, живым сущим во здравии…»

Однородцами Нарбековых были Державины; заманчиво предположить, что поэтический дар и стремление излагать стихами подвиги предков издавна принадлежали этому роду.

Представление о том, что генеалогические знания были необходимы феодалу в повседневной жизни для установления степени родства с различными лицами, для продвижения по службе, для занятия той или иной должности, наконец, при местнических спорах, стало само собой разумеющимся. В то же время мы располагаем единичными источниками, в которых эти сведения могли отразиться. Как правило, в нашем распоряжении находятся делопроизводственные документы – родословные книги и росписи, местнические дела и др., отражающие официальное представление о родстве лиц, и в которых индивидуальные или семейные записи изъяты при обработке документов в учреждении.