Маргарита Бычкова - Русско-литовская знать XV–XVII вв. Источниковедение. Генеалогия. Геральдика

Красочное ее оформление в XVI в. принадлежит Матвею Стрыйковскому. Он продолжает идею Длугоша о происхождении сарматов: это потомки Афета, сына Ноя – «Афета Ноевича». Стрыйковский подчеркивает, что лишь сарматы мужественно боролись с императором Августом, которому покорилась вся Европа. Он упоминает и о том, что якобы сарматов видел Овидий, когда жил в Крыму среди славян [644].

Знал Стрыйковский и легенду о происхождении литовской знати из литовских хроник: он пишет о Палемоне, «который с несколькими сотнями итальянских рыцарей приплыл в Литву, спасаясь от тиранства Нерона» [645]. Палемон взял под защиту простой народ Литвы. И они стали жить в согласии.

У Стрыйковского появляется и поэтический образ сармата: греки писали о них как о людях «с глазами ящерицы». В русских летописях тоже отмечено своеобразие скифо-сарматских глаз – «белоглазые» [646]. Постоянно подчеркивает Стрыйковский и мужество сарматов: они «славные и воинственные», пришли на восток и север Европы; они «гарцуют на конях по твердому льду, не боясь преград», «они не страшатся смерти», неприхотливы в быту [647]. Тем самым создавался образ мужественного воина, предка современных автору шляхты-рыцарей.

В России сарматская тема звучала иначе. Еще «Повесть временных лет» в рассказе о происхождении народов назвала скифов и сармат потомками Афета, сына Ноя. Судя по перечислению народов, автор летописи помещает сарматов несколько в ином месте Европы, чем это сделают позднее польские авторы; сарматы, по мнению летописца, живут на юге, рядом с скифами и Таврией [648]. Этот рассказ близок к соответствующему тексту Длугоша, который хорошо знал русские летописи. А географическая деталь приближает русский текст к рассказу Матвея Стрыйковского о том, что Овидий видел сарматов в Крыму.

Но в XVI в. пути русских и польских авторов при развитии сарматской темы расходятся. Русские летописи повторяют тексты о происхождении сарматов из более ранних сводов, не расширяя и не обрабатывая их. А публицистическая литература, особенно генеалогическая, как «Сказание о князьях владимирских», обосновывавшая идею происхождения русских великих князей, вообще не упоминает сарматов и скифов. В Сказании нет сведений о потомках Афета, населивших европейские пространства. И в работах европейских путешественников, начиная с Сигизмунда Герберштейна, вопрос о сарматском происхождении жителей Русского государства не возникал, Россия описывалась как славянская страна [649].

В русской генеалогической литературе, связанной с идеями происхождения дворянства, в XV–XVII вв. нет скифов и сарматов. С потомком римского императора Прусом предков боярских родов здесь связывало лишь происхождение – «из Прус». Но это относится к тем немногим семьям, которые считали своими родоначальниками дружинников великого князя Александра Ярославича Невского [650].

И в XVII в., когда польская литература стала оказывать большое влияние на русскую, последняя осталась невосприимчивой к сарматской идее. Происхождение русского дворянства стабильно связывалось с севером. Вместо Прус в легендах XVII в. появляются древние балтийские племена. Кроме того, в русской публицистической литературе не появилась идея общности происхождения правящего дома и остальных дворянских родов, как это было в Великом княжестве Литовском; каждый род имел своего предка и самостоятельную легенду о происхождении.

Представляется, что разное восприятие скифо-сарматской темы в русской и польской литературе XVI в. связано с тенденциями развития самой литературы. Раньше, в XV в., в обеих странах читались одни и те же европейские романы: история Троянской войны, жизнеописание Александра Македонского, Повесть о Бове (рыцарь Бэв французских романов) пришла в Россию в XVI в. из Белоруссии через Познанский список. Возможно, кроме других причин, это также способствовало появлению «Сказания о князьях владимирских» с его идеей о происхождении русских князей от римского императора.

Если происхождение от Августа генеалогически уравнивало русских великих князей с другими государями, то сарматская теория, по существу генеалогически уравнивавшая можновладские роды Литвы и Польши с правящей династией, не получила отражения в русской литературе. Это позволяет предположить, что в России, с одной стороны, и в Литве, с другой, по-разному идеологически обосновывалась вассальная зависимость государя и его подданных. Извечность службы московскому государю и слишком большая разница в его происхождении и происхождении бояр – идеи родословных легенд XVI в. – хорошо вписывались во всю систему отношений московского великого князя и его подданных. Стоит отметить, что сарматская идея с ее связью с греческим миром скорее ассоциировалась с русским православием греческого образца, чем идея происхождения от римских императоров: Рим в XV–XVI вв. прочно связывался с католицизмом. Это еще раз убеждает нас, что при разработке идеи о сущности власти государя, проводимой через генеалогические произведения, светская власть в России не была связана с духовной и действовала так, как считала более полезным для себя.

В Литве и Польше, где выборы великого князя и короля делали его более зависимым от панов и шляхты, особенно в XVI–XVII вв., где была развита структура самоуправления дворянства, стало возможным и генеалогическое равенство происхождения сюзерена и вассала.

Великая княжна Елена Ивановна – старшая дочь великого князя Ивана Васильевича и его второй жены Софьи Палеолог родилась 19 мая 1476 г. Среди ее предков были правители и знатные люди разных народов. Прадедом Ивана Васильевича был великий литовский князь Витовт. У Софьи кроме греческих предков были и итальянские: ее мать была из княжеского рода Дзаккария.

Однако для московских правителей династический брак Елены и великого литовского князя Александра (12 февраля 1495 г.) был редким явлением.

Союзы с Литвой были тесными у Новгорода и Пскова: еще с XIII – начала XIV в. в эти города-государства призывались литовские князья в качестве правителей – служилых князей, у всех трех государств – Литвы, Новгорода и Пскова – было много торгово-предпринимательских интересов, связанных с балтийской торговлей и борьбой с Орденом [652].

Великие тверские князья в борьбе за первенство среди других русских князей также часто заключали такие династические союзы. Такого уровня был брак между великим литовским князем Ольгердом и тверской великой княжной Ульяной. В конце XV в. три сына великого тверского князя Михаила Александровича были женаты на литовских княжнах: эти браки не только усиливали противостояние Москвы и Твери, но и помогали литовским Гедиминовичам и православным русским Рюриковичам, чьи владения входили в состав Литвы, противостоять как Ордену, так и все возрастающему влиянию католической церкви в Великом княжестве Литовском. Московские удельные князья также активно заключали русско-литовские браки; еще в XIV в. боровско-серпуховской князь Владимир Андреевич женился на дочери Ольгерда, а сын Дмитрия Донского – московский князь Василий Дмитриевич – на дочери великого князя Витовта, Софье [653].