Дмитрий Шеваров - Двенадцать поэтов 1812 года

Мало-помалу я уединился, находясь в толпе; мне нравилось прислушиваться к чужим словам и угадывать чувства, руководившие говорящими. Тем временем полк остановился, а я, продолжая идти вперед в рассеянности, не давшей мне заметить, что делается кругом, оказался впереди музыкантов; только крик, поднятый нашими офицерами, заставил меня очнуться от мечтаний.

Во главе полка обычно идут избранные остроумцы.

27 декабря. 88 верст от Вильны. Талькуны

Я не мог быть счастлив, если сутки не держал в руках кисти, если книга, которую мне хотелось прочесть, оставалась нераскрытой на столе, если мне не удавалось побеседовать с вами, прелестная графиня, поучиться мудрости, внимая вашим изящным и разумным речам, если мне не удавалось видеть ту, чьи черты запечатлены в моей душе. Как мне бывало грустно, если в течение дня не удавалось ни разу перенестись мыслью к моим любимым родным, вообразить себя среди них; если у меня не оставалось времени, чтобы записать вечером прожитой день.

Вот в чем я вижу для себя истинное счастье.

Последняя запись в дневнике относится к 13 августа 1813 года, и сделана она в Саксонии, в лагере Гроссе Котте, незадолго до битвы под Кульмом, в которой Александр Чичерин был смертельно ранен.

Вот как вспоминал о происшедшем прапорщик Свиты по квартирмейстерской части Николай Муравьев, впоследствии вошедший в историю как генерал от инфантерии Муравьев-Карский: «Ермолов приказал 2-му батальону Лейб-гвардии Семеновского полка идти на защиту орудий. Никогда не видал я что-либо подобного тому, как батальон этот пошел на неприятеля. Небольшая колонна эта хладнокровно двинулась скорым шагом и в ногу. На лице каждого выражалось желание скорее столкнуться с французами. Они отбили орудия, перекололи французов, но лишились всех своих офицеров… Поручик Чичерин примером своим ободрял солдат: он влез на пень, надел коротенький плащ свой на конец шпаги и, махая оной, созывал людей своих к бою, как смертоносная пуля поразила его сзади под лопатку плеча; лекаря не могли ее вынуть… Чичерин к наружной красоте присоединил отличные качества души…»

В полковой истории сказано: «Когда Чичерин умирал, он попросил своего родственника генерала-майора Пашкова отвезти в полк 500 рублей, с тем чтобы проценты этого капитала ежегодно выдавались одному из рядовых, тяжело раненному при Кульме» [110] Дирин П. Н. История лейб-гвардии Семеновского полка. Т. 2. СПб., 1883.С. 36. .

Александр Чичерин был похоронен на военном кладбище в пражском предместье Карлине у подножия Жижковой горы. В 1906 году останки русских воинов были перенесены на Ольшанское протестантское кладбище. Перенесен был и памятник, где на русском и немецком языках сделана следующая надпись: «Памятник храбрым русским офицерам, которые от полученных ими ран в сражениях под Дрезденом и Кульмом в августе месяце 1813 года в городе Праге померли. Да пребудет священ Ваш прах сей Земле, незабвенными останетесь Вы своему Отечеству».

На других двух сторонах высечен список имен погребенных под памятником офицеров. Двенадцатым в списке названо имя поручика лейб-гвардии Семеновского полка А. В. Чичерина.

Первые стихи. — Детство. — Миколочка. — Письмо Маши

Осьмнадцатый уже се истекает век…

Так начинается одно из первых сохранившихся произведений Николая Гнедича — «Песнь на Рождество Христово». Стихи написаны четырнадцатилетним отроком на рубеже веков, в 1798 году. Проводы XVIII века были долги и величественны, как недавнее правление Екатерины.

Рождественская песнь украшена рисунком автора: в бедных яслях лежит спеленатый младенец, над ним — Вифлеемская звезда и шесть ангелов. Ясли нарисованы с крестьянским знанием дела, грубое сено торчит во все стороны.

Богородицу и Иосифа, как и волхвов с дарами, юный поэт не нарисовал. Возможно, не осмелился. А может, просто не успел, отдав все силы и время отделке большого стихотворения. Не исключена и другая причина: мальчик затосковал о доме и, глядя на свой недорисованный вертеп, погрузился в счастливые воспоминания…

Свою «Песнь…» Николай приготовил в подарок отцу. С детской горячностью и сердечным упованием мальчик обращался к Богу:

В пору написания этих строк Николай и его старший брат Володя учились в Харькове, впервые оторвавшись от родных мест (села Бригадировка, что в Богодуховском уезде близ Полтавы), от бедной, но дружной своей семьи — отца и старших сестер Наташи, Маши и Гали. Мать Николая умерла при его рождении, поэтому нянчились с мальчиком сестры. Они не могли заменить Гнедичу мать, но веселые и добрые барышни первыми заметили актерские способности младшего брата, стали брать его в свои домашние спектакли. Вместе с сестрами Николай пел украинские песни, а цвирканье ласточек было его любимой музыкой. На склоне лет Гнедич посвятит ласточкам одно из своих лучших стихотворений:

Жизнь в Бригадировке протекала среди вольных степей, где сам воздух был певуч. Летом через село приходили странники. Часто это были слепые старцы, похожие на ветхозаветных пророков. Приветить их было не только богоугодно, но и в некоторой степени почетно. Исполненные смирения и в то же время — глубокого достоинства, странники трогали струны бандуры или кобзы, и все слушатели погружались в мир древний, былинный и сказочный. Это была та славянская античность, через которую пролегал кратчайший путь к античности греческой.

В 1816 году, в поэме «Рождение Гомера», Гнедич, повествуя о детстве слепого гения, невольно воссоздавал свое детство. В поэме есть много такого, что заставляет вспомнить образы украинской культуры, начиная с «цветистой колыбели» и завершая описаниями природы, совершенно малороссийской: