Олег Волков - Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья

Можно, вероятно, согласиться с И.Э. Грабарем, назвавшим Меншикову башню поэтическим дифирамбом красоте русского иконостаса. В самом деле, в ее архитектуре – многое от него. Прогулки молодого Зарудного по Москве не прошли бесследно! На всю жизнь запомнились ему первые впечатления от знакомства с невиданным у себя на родине великолепием иконостасов столичных соборов и церквей: войдешь внутрь, и перед тобой – вызолоченная стена с яркой пестротой ярусов икон, резьбой и росписью тябл, живописное и праздничное видение, способное придать жизнь и блеск полупотемкам под церковными сводами…

Вглядываясь в тонкие резные колонки портика церкви Архангела Гавриила, обрамленного монументальными завитками боковых волют, в пилястры по краям восьмерика, карнизы с полукруглыми завершениями посередине и другие детали фасада, невольно вспоминаешь сооруженные Зарудным иконостасы собора Петропавловской крепости и Преображенского собора в Ревеле (Таллине): там так же перекинута между выступающими коринфскими колонками арка, словно воспроизводящая один из мотивов портика Меншиковой башни.

Пленяют роскошь и вкус ее внутреннего убранства. Зарудный широко применял декоративную скульптуру, вводил неведомые московскому церковному зодчеству кариатиды, убирал стены лепными гирляндами, цветами, покрывал росписью плафоны и простенки. Если оглядеть помещение церкви с хоров – в поле зрения не окажется вершка пространства, свободного от рельефных узоров, картушей, моделированных карнизов, скульптурных головок херувимов, стилизованных эмблем, и это, вместе с необычайностью совмещения церкви с колокольней-башней, заслоняет религиозный характер сооружения, придает ему светский вид. Перед тобой точно дворцовый зал или пышный гражданский монумент, далекий от своего подлинного назначения. Недаром эта постройка вызывала и нарекания ревнителей старых церковных традиций, злорадствовавших по поводу ее недолговременного красования, неугодного, поясняли они, божественному провидению.

Церковь Меншикова в первоначальном виде – с тонким шпилем, увенчанным металлической фигурой Архангела Гавриила и с музыкальными часами, какую мы видим на гравюре А. Зубова 1711 года «Въезд Петра I после Полтавы» или литографии голландца Яна Бликлайта, – простояла всего полтора десятка лет: в 1723 году ее подожгла молния и пожар уничтожил весь верх башни. Шпиль обвалился, упали часы, а колокола – их было пятьдесят – обрушили при падении своды. Впрочем, она и до этого была запущена.

С перенесением столицы в Санкт-Петербург Меншиков перестал интересоваться своей московской башней. Тщетно отписывал ему туда Зарудный, что кровля течет, шпиц, глава и все деревянные строения, где часы, от сырости и гнили грозят падением, иконостас не доделан и народ ропщет, что церковь стоит «аки в запустении», светлейшему было не до того…

Была, кроме того, увезена в Петербург главная святыня храма – икона Богоматери, привезенная Меншиковым из Полоцка, после похода, и написанная, по свидетельству духовенства, самим евангелистом Лукой! После пожара этот образ вынесли в придел Введения Пресвятой Богородицы, построенный по распоряжению Меншикова в память одноименного храма в селе Семеновском, где были похоронены его родители. Образ был отсюда вытребован в 1726 году в Петербург больным князем для его домовой церкви на Васильевском острове. В дальнейшем след этой иконы затерялся. После опалы Меншикова и его ссылки в Березов в 1727 году, «пожитки его были розданы, образ пропал, киота же к нему осталась в Москве», – узнаем мы из записи в церковном синодике, составитель которого, впрочем, осмелился упомянуть, что «Полоцкая богоматерь находится в собственной образной Елизаветы». Так это или нет, очевидно одно: от затеянного великолепия церкви светлейшего ко времени пожара оставалось уже немного, все нуждалось в поновлении и ремонте. Огонь разорил церковь окончательно.

Целых долгих шесть десятилетий церковь не возобновлялась: открытым оставался один Введенский придел. По сведениям географического словаря Щекатова, ее перестроил в 1787 году московский архитектор Гавриил Захарьевич Измайлов. Не стало ни дерзко вознесенного шпиля, ни заморских курантов. Верх башни больше уже не переделывался – мы теперь видим его в Измайловском варианте. Нижние ярусы башни были восстановлены в первоначальном виде. Именно в те годы церковь попала в руки мартинистов: в приходе жили влиятельные масоны – не был ли среди них и друг Василия Баженова И.И. Юшков, для которого он строил дом на Мясницкой, потомок Юшки Урви Хвост? – чем и объясняется характер новой росписи храма, частично дошедшей до нас. То были латинские надписи и мистические эмблемы, столь чуждые православному учению, что против них почти полвека спустя ополчился всемогущий московский митрополит Филарет и в 1852 году добился распоряжения Синода их уничтожить. Однако церковным властям оказалось не так-то легко это осуществить: лишь в 1863 году, после смерти Филарета, эти надписи были стерты, и то частично.

Внутри башни можно и сейчас увидеть не слишком искусно нарисованные на стенах пламенеющее сердце с крыльями, корону на верху столпа, другие изображения. Владыке, кстати, казалась особенно творящей соблазн надпись, сопровождавшая эту корону: «Existimatione nixa» – «утверждена на уважении», тогда как власть монарха – это Филарет внушил себе твердо! – ниспосылается небом и утверждается божественным промыслом! Некоторые надписи не перегружены смыслом: «Candor non loeditus auro» – «белизна не портит золота», или «sine fna» – «без конца», «Ascendit» – «возносится» и тому подобное.

Об этих масонских затеях раздраженно писали современники, для которых Меншикова церковь, поправшая старозаветные каноны устройства московских храмов, была вообще бельмом на глазу. Приведу два отрывка из записок начала прошлого века.

«Нашелся человек нового времени, – рассказывает хронист о постройке церкви, – который разобрал церковь, устроенную по обычаю православных церквей о трех шатровых главах, и, сам неважного звания, достигнув необыкновенной высоты звания светлейшего князя, вопреки обычаю православных церквей (при которых разве колокольня устроялась высоко), по широкой своей фантазии, выстроил церковь необыкновенной высоты, какая бы на полторы сажени превышала колокольню Ивана Великого. Удар грома разрушил на церкви длинный шпиль и часы с курантами; затейливый строитель сам низвергнут был с высоты своего величия и закинут в дальний край Сибири.

…Наконец нашлись ревнители, – продолжает он историю церкви, – которые отстроили эту церковь также в оригинальном виде, а именно, не по обычаю православных церквей, а с измышленными эмблематическими изображениями и латинскими надписями. Мистический смысл таких эмблем и значение латинских надписей разве самим изобретателям хорошо были понятны».