Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

природы и бедная от татарских набегов и козацкого буйства. Но внутренния области

польскорусской республики были истощены постоями и переходами жолнеров, которые

в буйстве не уступали козакам.

Жолнеры были здесь, как всегда и везде, крайне обременительны для занимаемых

их постоями имений. Но жаловались на них не столько землевладельцы и державцы, не

столько даже беззащитные ратаи и мужики, сколько те люди, которые, побывавши в

козацком товариществе, смотрели на себя, как на свободную от всяких повинностей

шляхту. Хотя их дворы, грунты, займища составляли собственность панскую, хотя

часто они колебались между выходом в новые слободы и выгодами старой осады, но

присутствие нахальных волков возмущало в этих праздных бедняках чувство

собственности еще больше, нежели в людях трудолюбивых и зажиточных.

Исконное соперничество двух церквей проявило себя в этом случае как нельзя

вредоноснее. Участники Шведского похода, „выписанные занорожские козаки®,

наслушавшись в Белоруссии воплей мещан и попов на униатские захваты и прижимки,

распустили по городам и селам слух, будто бы Ляхи пришли с целью вырезать всю

Русь вплоть до московской границы и заселить Украину польским да немецким

народом.

К этому присоединилась обычная тревога попов и чернецов, которым вечно

грезилось, что все без исключения Ляхи о том только и думают, как бы на место

православия ввести „веру римскую®. Пугая чернорабочую массу, козаки пугали вместе

с тем и её почти столь же невежественное духовенство. В Киеве по базарам ходили

ложные слухи о том, что делается в панских селах, а в панских селах рассказывали,

будто бы Киев сделается вскоре другим Витебском. В простом народе и в поповских

семьях верили, что жолперы секут головы митрополичьим служкам, и что один жолнер,

будучи Русином, предостерег митрополита о ляшеском замысле вырезать сперва

Козаков, а потом поголовно и всю Русь.

Именем веры и личной безопасности козаки возбуждали сельский народ к

избиению жолнеров, сопровождая свои внушения обычными попойками. Их не по чем

было сыскивать, им нечего было терять в случае неудачного бунта; но в случае удачи,

они очутились бы

.

161

в завидном положении панов жолнеров и местных шляхтичей.

Злоумышленная агитация шла из Запорожья, в котором вечно гнездились

ненавистники украинских порядков, и для которого спокойное состояние родного края

было томительно, как для всякой эмиграции. Затевая повторение усобицы, разыгранной

столь неудачно в 1625 году, проповедники козацкой вольницы старались втянуть

оседлых жителей в свое разбойное дело и рядом с бунчуками козацкими выставить

знамя церкви.

Элемент религии поддерживался в козацких мятежах, без сомнения, не такими

людьми, как составители „Советования о Благочестии". Те, в борьбе с унией,

выразительно возлагали надежду на устранение всякой мстительности и на святое

мученичество за свои православные убеждения. Киевские убийства 1625 года можно

всего скорее приписать внушениям попов, которых крайняя бедность и насилия со

стороны униятов заставили переменить рясу на козацкий кожух-кажанок. Но в 1630

году обнаружилось и внешнее подучиванье Козаков на кровавую расправу с их

противниками во имя веры и церкви.

Вскоре после побоища в Медвежьих Лозах, Густав Адольф присылал в Белую Русь

и к запорожским козакам состоявшего у него на службе Москвича, Рубца, в качестве

великого посла, для каких-то „добрых дел своихъ*. Этот великий посол просил у

московского царя провожатых, и подговаривал его к отмщению польским людям за

великую неправду, которую они учинили Царской земле и царским подданным. Рубцу

отвечали тогда в Москве что время мести еще не настало; но в архивных бумагах 1630

года сохранился след совместного возбуждения Козаков против польского

правительства со стороны шведских и московских людей. Утраченная переписка

Посольского Приказа по этому предмету оставила его в тени. Но кем бы ни были

возбуждены сами запорожцы извне, они своими росказнями о задуманном Ляхами

ломанье веры в Малороссии довели дело до того, что несколько хоругвей, захваченных

врасплох, было перебито.

Слух об этом не замедлил дойти до коронного гетмана, и он тотчас послал в

украину коронного стражника, Самуила Лаща Тучанского, с его дружиною.

Этот сановник был тот же козак, но козак с панской стороны, или с изнанки,

наездник-аристократ, терпимый одними потому, что не было никаких средств

остановить его бесчинства, и

21

162

.

покровительствуемый другими потому, что он защищал их имения от людей, еще

более вредных. К числу покровителей пана Лаща принадлежал и сам коронный гетман,

Станислав Конецпольский. Местные гродские книги и суды давно были полны

жалобами на вторжения самого Лаща и его дикой дружины в панские дома, на грабеж

панских имений и на разбои по большим дорогам. Несколько раз уже сеймовые

собрания присудили его к изгнанию и лишению чести, то-есть объявили банитош и

тфамисом. Но в гонитве за Татарами и в усмирении козацких бунтов он был незаменим,

и Конецпольский охранял его от исполнительной власти обычными в панской

республике военными жземптами. Лаща, с его домашним ополчением можно было

послать в самый отчаянный „подъездъ" и в самую гибельную свалку скорее, нежели

всякого другого. Рискованные предприятия были отрадою этого рыцаря шляхетской

украины, преследуемого законами и угрожаемого мщением за оскорбление не одних

мелких и великих панских домов. Ему не доставало только случая, чтоб из украинской

шляхетчины перейти в украинскую козатчину, и разыграть в ней роль пана Косинского.

Этим больше, нежели чем-либо другим, надобно объяснять поблажку, которую давал

ему коронный гетман вместе с той партией, которая поддерживала его самого в панской

республике.

Козаки знали Лаща хорошо, и столько же его боялись, сколько ненавидели, а

ненавидели его тем более, что он с гайдамацким своим характером соединял

католическую набожность: в последние дни масляницы запирался он в монастыре и

предавался дисциплинарному покаянию в старых грехах, чтобы смело делать новые.

Олух о его походе в Украину встревожил заговорщиков, и они, для умножения числа

отчаянных людей, сочинили легенду, будто бы Лащ, прийдя в местечко Лысянку на

самый Велйкдень, вырезал всех его жителей до ноги, мужей, жен и детей, собравшихся

в церкви, —даже и самого священника вместе с прихожанами. Наши ученые историки

принимают этот грубый вымысел за несомненный факт, и тем самым показывают нам,