Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1

Всего замечательнее в этом событии то обстоятельство, что казаки, прежде чем вооружиться против князя Острожского и его партии, вошли в переговоры с крымскими татарами с одной стороны и с Москвою с другой. В самом зародыше казацких бунтов заметно уже сознание, что украинская орда не совладает с панами без крымцев, и что только «под высокой рукою» московского царя найдет себе убежище в случае крайности. Последнюю мысль восприняли казаки, может быть, от самой же шляхты, которая, в лице своих отверженцев и преступников, руководила тогда запорожскою вольницею. Уже между гетманством двух первых возмутителей казацких, Косинского и Наливайка, посол императора Рудольфа II заметил во время своего пребывания у запорожцев, что они не считали себя подданными Речи Посполитой, а скорее — слугами московского самодержца, и оправдывался перед своим государем тем, что московский великий князь мог бы обидеться за казаков, когда б он прервал с ними сношения; а черкасский, каневский и любечский староста доносил королю, что московский великий князь, в своем листе к казакам, титулует себя царем запорожским, черкасским и низовским. Без сомнения, царская грамота столь неправдоподобного содержания была вымышлена первыми казацкими бунтовщиками, как и «Золотая Грамота царицы Катерины» — последними. Для историка важно здесь убеждение, возникшее в казаках до начала их бунтов. Оно могло принадлежать и самому Косинскому. Это тем вероятнее, что польская шляхта, по пресечении наследственной линии королей своих, боялась измельчать и обратиться в магнатских мужиков. На избирательных сеймиках раздавались в ней такие голоса: «Ни от одного государя не можно ожидать такой помощи нашему шляхетскому чину, как от московского. Только под рукою московского самодержца прекратились эти насилия, наезды, кровопролития, убийства, блудодеяния и разные другие беззакония. Только у него нашли бы мы быстрое, немедленное удовлетворение справедливости».

Другая характеристическая черта первой казако-панской усобицы состояла в том, что Криштоф Косинский в конце XVI столетия предполагал сделать с Польшею то, чем ей грозил в половине XVII-го Богдан Хмельницкий. Князь Александр Вишневецкий доносил об этом коронному великому гетману Яну Замойскому, от 23 мая 1593 года, из Черкасс, в следующих словах: «Изменник Косинский не удовольствовался тем, что все время до сих пор не проливал кровь людскую во владениях его королевской милости, совершая беспрестанные жестокости, мучительства, наезды, насилия, но еще и до основания все пограничье хотел ниспровергнуть (wywrocic), всех нас вырубить, и присягнул со всем войском своим опустошать с турецкими и татарскими войсками коронные владения и помочь языческим псам завоевать самую корону. В самом деле крымский царь готовился послать с ним войска, а он ему присягнул воевать владения его королевской милости».

Не менее характеристично в первой казако-панской усобице и то, что казацкие обещания и клятвы были действительны лишь до тех пор у казаков, пока казаки сознавали себя бессильными. Так у них было и в последующих бунтах. Самые предводители их, милуемые великими панами иногда даже на эшафоте, не считали себя связанными никакими обещаниями, лишь только на место побитых товарищей окружали их новые.

В настоящем случае, гнездившиеся в Киевщине казаки вменили ни во что клятвенный договор, заключенный под Пятком «сотниками, атаманами и рыцарством Запорожского Войска» вместе с их «гетманом», как именовал себя Косинский. Они провозгласили того же Косинского вновь своим гетманом и, оставляя князей Острожских в покое, бросились вместе с ним на Черкассы, чтоб отомстить Александру Вишневецкому за его вмешательство в дело, которое, по их удельно-вечевому воззрению, вовсе до него не касалось, невзирая на то, что под Пятком сражалось множество своевольных людей из его украинских староств. Но тут «Пан Косинский», как титуловали его в договорном акте победители, загулял с казаками по-запорожски. Старостинские люди напали на пьяных руинников, убили их предводителя, разогнали пьяную орду и положили конец возобновленному разбою.

Побитые в Черкассах казаки заключили с князем Вишневецким такую же мировую, как и с князем Острожским. Но, по смерти князя Вишневецкого, наследник его сделал им какую-то «кривду». Казаки отправили к киевскому «замковому уряду» двух послов с просьбою — дать им возного для составления обвинительного акта. Но этот уряд состоял, как видно, из людей, расположенных больше всего к самоуправству. Вымещая на казацких послах претерпенные в миновавшую усобицу обиды свои, замковые чиновники одного из них убили, другого до полусмерти замучили, и все имущество их товарищей разграбили. В этом самоуправстве, как видно из течения дела, участвовали и киевские мещане. Озлобленные запорожцы, в числе 4.000 человек, двинулись к Киеву «с арматою», то есть со всеми принадлежностями войны и казацкого самоуправления.

Между колонизаторами Украины играл в то время важную роль киевский католический бискуп, Иосиф Верещинский, осадивший на древнем городище Хвастов, который он, по своему родовому гнезду в люблинской холмщине, назвал Новым Верещином. Осадить на безлюдье город значит — защищать его не только от татарской, но и от местной орды. Одну надобно было отражать, другую привлекать к себе разными уступками и подарками. То и другое для Верещинского было тем возможнее, что духовный сан его не мешал ему водить лично против татар боевые дружины. Эти дружины состояли обыкновенно наполовину из низовых казаков. В них участвовали знаменитейшие запорожские рыцари разных национальностей. Казаки знали и любили щедрого, толерантного, справедливого и благочестивого в своем католичестве бискупа. Поход их на Киев был предпринят в ту пору, когда сюда съехались окрестные землевладельцы на судебные рочки . Им угрожала в Киеве немалая опасность, и они всем обществом своим упросили Верещинского вместе с другим популярным в Запорожском Войске лицом, князем Кириком Рожинским, умиротворить казаков. Шляхетские депутаты, в сопровождении вооруженных слуг, под которыми надобно разуметь служилую шляхту, выступили навстречу казакам и ждали их над Днепром, верстах в десяти от Киева, на урочище Лыбедь.

«На этом урочище», доносил русин по происхождению, Верещинский, такому же русину, полевому коронному гетману, Жовковскому (по-польски Жулкевскому [13] Zolkiewski. ), «в конце сентября 1593 года, едва не поплатились мы жизнью, потому что казаки, сведав о нас от своих калаузов (проводников) и приняв нас за киевскую (полевую) сторожу, хотели на нас ударить. Заметив это, я, по дивному Божию промыслу, вместо vim vi illis retinendo [14] Вместо отражения силу силою. , велел музыкантам играть на шаломаях [15] Немецкое Schallmeien. По-казацки — жоломіки. псалом Давидов Cantabo Domino in vita mea [16] Восхвалю Господа в животе моем. , дабы казаки узнали меня по этому шаламайному гаслу (сигналу). Господь Бог сохранил мою жизнь для своей славы и к большему еще умножению хвалы своей. С помощию Божиею, шаломайная мелодия спасла меня с князем Кириком Рожинским и с моими слугами от страшной опасности. Когда, на другой день, приплыло Запорожское Войско, воздало оно Господу честь и хвалу, что его сторожа не обагрила своего оружия нашей неповинною кровью. По окончании церемонии, стали мы убеждать казаков, чтоб они, не вступая в Киев, с таким отрядом, искали справедливости в меньшем числе; но они на то не согласились, говоря, что небольшому их отряду сталось бы то же самое, что их послам. И когда казаки подходили к Киеву Днепром и сушей, съехавшаяся туда шляхта, не желая с замковым урядом пить этого пива, которого он наварил, разъехалась по своим домам, а замковой и мещанский уряд заперся в замке. Много стоило нам труда и не мало опасности примирение казаков с замковым и мещанским урядом. Казаки, за свои труды и потери, за тиранию над одним послом и за грабеж над их товарищами, согласились наконец получить двенадцать сот злотых польского счету, и учинили между собой на бумаге вечный мир, без присяги, охраняя знаменитую столицу Киевского отечества, чтоб она не понесла на себе никакой обиды. В самом деле выехали они из Киева без стрельбы и без обоюдного пролития крови, не сделав никакого вреда в людях, кроме живности, которою хорошо обзапаслись.