Константин Битюков - Великокняжеская оппозиция в России 1915-1917 гг.

В то же время генерал В.Н. Воейков писал о том, что «в войсках, охранявших императорскую резиденцию, началось брожение», и что «матросы батальона Гвардейского экипажа… начали постепенно исчезать; кончилось тем, что остались одни офицеры, а матросы-дезертиры направились в Петроград в свои казармы, где 1 марта утром собрались на митинг, на который пригласили своего командира, в то время великого князя Кирилла Владимировича» [661]. В этом случае правда явно не на стороне Кирилла Владимировича, как известно, охрана Александровского дворца не оказала никакого сопротивления революционным солдатам и матросам, арестовавшим императрицу и ее детей. Поэтому при любых обстоятельствах этот поступок Кирилла Владимировича можно расценить как нарушение своих прямых обязанностей.

В настоящее время в историографии развернулись споры по поводу поведения великого князя Кирилла Владимировича в дни Февральской революции, так как этот вопрос является ключевым в проблеме права кирилловской ветви Романовых на престол в России. Более подробно эта дискуссия рассмотрена в разделе историографии.

Обращаясь к источникам, попытаемся восстановить последовательность действий Кирилла Владимировича. Еще 27 февраля 1917 г. он прибыл к петроградскому градоначальнику А.П. Балку. Великий князь осведомился, каково положение в городе и прибыли ли войска из окрестностей. На что А.П. Балк отвечал: «Прибыли два эскадрона, но они бездействуют». – «Что же будет дальше?» – «Я полагаю, что ночью столица окажется в руках бунтовщиков». Великий князь задумался, а затем голосом, полным горечи, начал говорить…» [662]. Слова великого князя не были зафиксированы в дневнике. Затем Кирилл Владимирович встретился с генералом С.С. Хабаловым, который был в это время в доме у А.П. Балка. Таким образом, из данного источника следует, что великий князь лишь осведомился о существующем положении дел, не побуждая военных лидеров гарнизона к активным действиям, и не взял инициативу в свои руки.

1 марта 1917 г. Кирилл Владимирович присутствовал на митинге Гвардейского экипажа, а затем вместе с ним отправился к Таврическому дворцу, чтобы отдать себя в распоряжение нового правительства. По его собственным воспоминаниям, он «отправился в казармы Гвардейского экипажа, все еще надеясь, что не придется испить горькой чаши, однако когда я прибыл, то оказалось, что мне не нужно делать никакого выбора: гвардейцы сами хотели идти к Думе. Итак, я направился к Думе во главе батальона Гвардейского экипажа. По пути нас обстреляли пехотинцы, и я пересел в автомобиль» [663]. Таким образом, великий князь подчинился требованиям солдат, а не они подчинились требованиям своего командира. Однако необходимо заметить, что такие действия отличались от действий других великих князей, как, например, великой княгини Елизаветы Федоровны, которая в тот же день 1 марта на крики революционных солдат, окруживших ее монастырь, с требованием выдать немецких шпионов вышла к ним и ответила: «Здесь нет немецких шпионов; это монастырь, а я мать настоятельница» [664].

В газете «Биржевые ведомости» от 5 марта 1917 г. содержалась информация о том, что «1 марта в 4 часа 15 минут в Таврический дворец приехал великий князь Кирилл Владимирович… Обратившись к председателю Государственной думы М.В. Родзянко, великий князь заявил: “Имею честь явиться к вашему высокопревосходительству. Я нахожусь в вашем распоряжении, как и весь народ. Я желаю блага России. Сегодня утром я обратился ко всем солдатам Гвардейского экипажа, разъяснил им значение происходящих событий и теперь могу заявить, что весь Гвардейский флотский экипаж в полном распоряжении Государственной думы”. Слова великого князя были покрыты криками “ура”» [665].

Существует множество свидетельств о том, что на Кирилле Владимировиче был при этом красный бант, что Гвардейскому экипажу было вручено красное знамя, что такое же знамя Кирилл Владимирович по возвращении поднял над своим домом и даже призывал другие подразделения гвардейского экипажа присоединиться к новому правительству [666]. Однако, согласно воспоминаниям очевидца событий полковника Б.А. Энгельгардта, когда великий князь «вошел в Таврический дворец, никакого красного банта на нем не было. Вообще красные отличия получили широкое распространение одним или двумя днями позднее, а до того войска приходили в Думу под своими полковыми знаменами». Великий князь в тот момент выглядел подавленным. «Сделал попытку сохранить порядок во вверенной мне части – пришлось вести ее лично в Думу», – сказал он Б.А. Энгельгардту. Полковник даже пытался оправдать его: «Может быть, хоть несколько минут тешил он себя надеждой, что тормозит победоносное шествие революции… Может быть, уже по пути в Таврический дворец он разочаровался в своей попытке. Попытке неудачной, но кто действовал удачно в эти дни?!» [667]Впрочем, даже если на великом князе и не было красного банта – символа измены, сама измена все равно произошла: он нарушил присягу, данную им императору. Участие в таком акте представителя императорской фамилии явилось ярким примером разложения государственного строя и еще раз отразило те противоречия, которые сложились в отношениях между императором и великими князьями. Учитывая то, что днем 1 марта 1917 г. вопрос об отречении Николая II еще не возникал, действия великого князя ускорили его постановку.

Следующий эпизод, характеризующий деятельность великокняжеского окружения, связан с отречением императора от престола. В этот ответственный для России и института монархии момент позиция великого князя Николая Николаевича оказала воздействие на принятие Николаем II этого решения. В своих воспоминаниях великий князь Александр Михайлович, оценивая поступок Николая Николаевича, писал: «…отречение императора Николая II 2 марта 1917 г. следует приписать полнейшей аберрации политического предвидения великого князя Николая Николаевича» [668]. Как известно, 1 марта Николай Николаевич прислал Николаю II телеграмму, в которой просил царя «спасти Россию и наследника и передать ему ваше наследие» [669].

Сам великий князь Николай Николаевич позже объяснял свои действия следующим образом: «О событиях, случившихся в Петрограде, я узнал 1 марта в Батуме. Туда ездил переговорить с адмиралом А.В. Колчаком. Получив первые сведения, я выехал в Тифлис, где получил телеграмму от М.В. Алексеева, что, по мнению всех командующих армий, государь должен отречься от престола, и просил меня лично телеграфировать об этом государю, что мне и пришлось сделать» [670].

Однако до телеграфирования императору Николай Николаевич созвал совещание, на котором присутствовали генералы Н.Н. Юденич, П.А. Томилов и Н.Н. Янушкевич. На этом совещании, на основании заверений Н.Н. Юденича в том, что «Кавказская армия безусловно предана государю и долгу службы», генералом Н.Н. Янушкевичем была составлена об этом депеша для отправления Николаю II. Великий князь Николай Николаевич «прочел телеграмму, решительно помахал пальцем, указывая, что он ее не подпишет, и спрятал телеграмму в карман» [671]. Отправил же он Николаю II совсем другую телеграмму, в которой, ссылаясь на генерала М.В. Алексеева, писал о необходимости принятия «сверхмеры», апеллируя к чувству любви Николая II к России, он призывал императора «передать… наследие». При этом утверждал, что «другого выхода нет», и «как никогда в жизни» молил Бога подкрепить и направить Николая II [672]. Вся информация о событиях в Петрограде поступала к великому князю через генерала М.В. Алексеева. Отправляя эту телеграмму, Николай Николаевич оказался под влиянием последнего, что, однако, не снимало ответственности с него самого. В послании несомненно была выражена и его личная позиция. Мнение начальника Главного штаба могло быть компенсировано мнением его подчиненных, с которыми великий князь советовался.