Жан Флори - Боэмунд Антиохийский. Рыцарь удачи

Ответ пришелся ему по нраву. Тотчас же, «движимый Духом Святым», Боэмунд приказал разрезать свой дорогой плащ и пустить его на кресты… Бросив дядю и единокровного брата, оставив осаду, он, завершив поспешные приготовления, увел за собой множество рыцарей, покинувших, как и он, Апулию ради завоевания Иерусалима.

Был ли Святой Дух единственной причиной такого шага? Боэмунд, безусловно, понимал, что крестовый поход открывает перед ним новые возможности. Безземельный рыцарь, он какой-то момент мечтал о том, чтобы стать императором Константинополя. После смерти отца он решил, что сумеет одолеть единокровного брата, оттеснившего его от наследства, и занять его место, став герцогом Апулии и Калабрии и защитником папского престола, каким был Гвискард. Но вскоре Боэмунд понял, что его будущее в Италии навсегда останется скромным. Напротив, на Востоке, в Византийской империи, он мог надеяться на большее. Там все мечты и устремления были позволены этому отважному сорокалетнему человеку, светловолосому гиганту с голубыми глазами, чей удивительный, единственный имеющийся портрет восстановила по памяти Анна Комнина:

«О Боэмунде можно сказать в двух словах: не было подобного Боэмунду варвара или эллина во всей ромейской земле — вид его вызывал восхищение, а слухи о нем — ужас. […] Он был такого большого роста, что почти на локоть возвышался над самыми высокими людьми, живот у него был подтянут, бока и плечи широкие, грудь обширная, руки сильные. Его тело не было тощим, но и не имело лишней плоти, а обладало совершенными пропорциями и, можно сказать, было изваяно по канону Поликлета. У него были могучие руки, твердая походка, крепкие шея и спина. […] Волосы у него были светлые и не ниспадали, как у других варваров, на спину — его голова не поросла буйно волосами, а была острижена до ушей. Была его борода рыжей или другого цвета, я сказать не могу, ибо бритва прошлась по подбородку Боэмунда лучше любой извести. […] Его голубые глаза выражали волю и достоинство. […] В этом муже было что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного. Весь облик Боэмунда был суров и звероподобен — таким он казался благодаря своей величине и взору, и, думается мне, его смех был для других рычанием зверя. Таковы были душа и тело Боэмунда: гнев и любовь поднимались в его сердце, и обе страсти влекли его к битве. У него был изворотливый и коварный ум, прибегающий ко всевозможным уловкам. Речь Боэмунда была точной, а ответы он давал совершенно неоспоримые. Обладая такими качествами, этот человек лишь одному императору уступал по своей судьбе, красноречию и другим дарам природы» [147] Анна Комнина. Указ. соч. С. 361–362. .

Такому человеку могла быть уготована лишь возвышенная судьба.

Его вновь манил к себе Восток.

Был ли анонимный автор «Деяний франков» рыцарем Боэмунда, как полагает большинство историков, занимающихся крестовыми походами? Или, скорее, не был ли он клириком его армии (как утверждает Колин Моррис, и я склонен поддержать его мнение), разделявшим пристрастие аристократии к песням о деяниях (chanson de geste)? [148] Morris С. The Gesta Francorum as narrative history // Reading Medieval Studies, 19, 1993. P. 55–71, в частности, P. 63. Wolf К. В. Crusade and narrative: Bohemond and the Gesta Francorum // Journal of Medieval History, 17, 1991. P. 207–216 (особенно P. 208). Как и P. Хилл, Вульф полагает, что норманнский Аноним был молодым человеком благородного происхождения, который, прежде чем вернуться в свет, получил церковное образование. . Как и Р. Хилл, Вульф полагает, что норманнский Аноним был молодым человеком благородного происхождения, который, прежде чем вернуться в свет, получил церковное образование.> Как бы то ни было, сегодня ученые сходятся в том, что эта хроника крайне благосклонно отзывается о Боэмунде. Некоторые критические замечания со стороны хрониста — как мы увидим дальше — на самом деле были сделаны ради пропаганды этого персонажа и потому были сохранены в окончательной версии, которую распространяло окружение самого Боэмунда в 1106 году в ходе его поездки по Франции, предпринятой с целью проповеди крестового похода. Поэтому нет ничего удивительного в том, что под пером норманнского Анонима возник образ Боэмунда, который благодаря снисхождению на него Святого Духа разом преобразился в образцового крестоносца.

Норманнский Аноним был не единственным, кто подчеркивал эту внезапную перемену: о ней упоминал и Луп Протоспафарий. Как и многие другие хронисты, сначала он поведал о небесных знаках, сопровождавших проповедование крестового похода [149] Об этих знаках см.: Riley-Smith J. The First Crusade and the Idea of Crusading. Londres, 1986. P. 33 sq.; Flori J. Pierre l’Ermite et la premiere croisade… P. 230 sq. ; для него, как и для норманнского епископа Жильбера из Лизье, они предвещали глобальное перемещение народов из одного королевства в другое [150] Orderic Vital, IX, c. 2. P. 10–12. . В 1095 году, писал он, после того как вся Апулия стала свидетельницей звездопада, из Галлии и всей Италии пришли народы, носившие на правом плече — вместо знамени — крест Христа. Затем Луп рассказал об «обращении» Боэмунда, отнеся его к 1096 году: «Рожер, граф Сицилийский, с 20 000 сарацин и превеликим множеством других людей, а вместе с ним и другие графы Апулии, взяли в осаду Амальфи. И покуда они упорно осаждали его, по внезапному побуждению Божьему Боэмунд и другие графы с войском более чем в пятьсот рыцарей изготовили кресты, которые они прикрепили на правое плечо, и покинули осаду» [151] Lupus Protospatarius… P. 62. Курсив мой. .

Как и норманнский Аноним, хронист хотел подчеркнуть, что поход, отвечавший желанию Бога, был в высшей степени достойным предприятием. Следовательно, Боэмунд и его соратники имели право поставить служение Богу выше вассальной службы герцогу Апулийскому, отошедшему, впрочем, под пером автора, на второй план, к «прочим графам Апулии». Военными действиями руководил Рожер Сицилийский, который был единственным, кроме Боэмунда, кого Луп упомянул по имени. Однако можно сомневаться в спонтанности поступка Боэмунда. Некоторые историки заходят в сомнениях еще дальше и даже спорят о том, был ли Боэмунд настоящим крестоносцем. Эти два вопроса заслуживают пристального внимания.

Сначала решим вопрос о спонтанности. Как мне кажется, рассмотрения в данном случае требуют и обстоятельства, при которых было принято это решение. Ибо Боэмунд, оставив осаду, которая грозила затянуться надолго, уклонился от своих вассальных обязательств — или, по меньшей мере, от обязательств солидарности, которые налагал на него мир с братом, заключенный в недавнем времени под влиянием могущественного графа Сицилийского. Однако, согласно такой трактовке событий, Боэмунд ничего не нарушил: побуждаемый Святым Духом, он откликнулся на призыв Бога, своего первейшего господина…