Алексей Дмитриевский - Русские на Афоне. Очерк жизни и деятельности игумена священноархимандриата Макария (Сушкина)

3 января, наконец, было получено разрешение на выезд за границу. Михаил Иванович и его спутники занялись сборами и приготовлением к путешествию. Сборы шли медленно, так как торопливость была излишня ввиду того обстоятельства, что карантинная гавань, покрытая льдом, очистилась от него 22 января. 23 января были упакованы вещи, сделаны все необходимые распоряжения, отслужен в церкви Петра и Павла напутственный молебен, написаны и отправлены письма к родным, причем Михаил Иванович в письмо к родителям [30]вложил и свой дагерротипный портрет, который он сам называет «удачным» [31]. Около четырех часов пополудни все путешественники вступили на палубу морского парохода. Час разлуки с родителями, с родиною для путников, впервые намеревающихся плыть по морю, был тяжел и сопровождался возгласами: «Прости, Россия! Прости, родина святая, родители и родные!», «Быть может уже судьба не столкнет с вами!» Для многих из спутников эти возгласы были пророческими.

Дорога до Константинополя была тяжелая для Михаила Ивановича и его спутников. Пароход долго выбивался из льда, загромоздившего гавань, а когда вышел в открытое море, то попал в страшную бурю, причинившую неопытным путешественникам невыносимо тяжелые страдания, посреди которых они готовились к смерти и давали обещания, взывая ко всем святым о помощи. Но как только пароход вошел в Константинопольский пролив и опасность смерти миновала, то в путниках снова воскресли надежды благополучно достигнуть желанного конца, и они с жадностью упивались прелестями и очаровательными видами пролива и самого Константинополя, вперив свой взор в шпицы минаретов Св. Софии. Действительность и знакомство с внутренностью города несколько разочаровало наших паломников в его прелестях, но душа молодых энтузиастов была переполнена сильным желанием видеть святыни этого многострадального города, чтобы им поклониться и в достаточной мере насладиться их личным созерцанием. В новом семихолмном Риме поэтому не осталось ни одной, можно сказать, пяди земли, которую бы они не исходили своими ногами, не было ни одного более или менее замечательного в религиозном или археологическом отношении здания, которое бы они не осмотрели, в котором бы они не побывали и нередко даже по два раза.

О святынях паломники собирали подробные сведения, как из письменных источников, так едва ли не более из устных рассказов простодушных проводников – афонских иноков. Дневник пребывания Михаила Ивановича в Константинополе переполнен подобного рода легендами и устными рассказами, из которых некоторые ныне паломники и не слышат и не могут прочесть в путеводителях по Цареграду. Все эти легенды в большинстве случаев Михаил Иванович, без всяких со своей стороны замечаний, заносит в свой дневник. Изредка лишь он задает себе вопросы, на которые тут же дает и посильные решения на них. Рассказывая, например, о своем путешествии на Мучной базар, Михаил Иванович пишет следующее: «Там пошли внутрь крепости на источник, где явилась икона Благовещения, св. Николая и св. Василия Великого, но действительная икона уже затеряна. Здесь служили молебен. И еще там же, должно быть, кто-либо бросил или опустил икону на меди св. Николая и Богоматери, только она русской выделки. Оттуда поехали в мечеть, Агимасар (?), где гроб св. Василия и о. … (т. е. проводник не знал, кто был этот Василий), но я полагаю, что новый Василий, у которого жила Феодора, явившаяся Григорию, ученику св. Василия, ибо и ученик погребен тут же, но только не внутри мечети, а снаружи. И место в крепости, где жил Василий. Посмотревши, заплатили бакшиш или магарыч. Нас турки спрашивали: „Зачем вы смотрите эти места и платите деньги?“. Мы отвечали: „Это для нас воспоминание древних святых мужей священных“… Оттуда (т. е. из церкви Целительницы Божией Матери) пошли ко гробу несчастного Константина Палеолога [32]. Бедный палисад и два стоячих камня с турецкою надписью. Грустно развевается над ним кипарис, уже почти увядший. Место почти застроено. Грустно видеть обладателя города и народа, так смиренно покоившегося. По другую сторону [покоится] араб, который убил его. Могила его завалена камнями… Оттуда (из Патриархии) пошли в Иерусалимскую Патриархию, где будто бы находился св. образ Убруса, присланный Спасителем Авгарю, но требует удостоверения, хотя архиерей и клятву дал. За верное не выдаю, но чудное изображение и жив… Оттуда (т. е. из пещеры св. Андрея Юродивого) поехали к цепи Соломоновой, которая находится на кипарисном дереве, пред которым будто бы во времена еще греческие она была как бы судьею, именно: если кто-либо возьмет деньги и отдаст, но чрез время заимодавец или отдатчик скажет: „ты мне не отдал“ или наоборот, не отдавая, скажет: „отдал“, тогда оба идут к этой цепи, и если кто прав, тому цепь, по прочтении молитвы, какой – уже мне не передали, – сходит в руки правому и тогда обличенный пред народом обвиняется. Однажды один паломник, проходя в Иерусалим и имевши много денег, опасаясь взять с собою, находит небогатого человека и говорит: „Если я возвращусь, то тебе дам за труды, а между тем, ты пользуйся деньгами, а умру, то [пусть] остаются у тебя. Поклонник возвратился и требует деньги, он отвечает: „Чрез несколько времени приходи“. Поклонник приходит. Он говорит: „А разве ты забыл, что я тебе отдал в первый раз твоего прихода“. Наконец, сколько ни убеждал поклонник оного человека, ничто не уверило, решили на том, что идти к этой цепи. Приходят. Взявший деньги убирает всю монету в палку или трость, и когда приходят, [то] он отдает трость поклоннику, говорит: „Подержи!“. И когда тот держал, а этот читал молитву, что клялся, что он отдал деньги, цепь сошла к нему в руки, то поклонник ужаснулся неправде и похулил имя Божие, не зная, что палка, отданная ему, есть сумма, взятая у него и которую [т. е. палку], по окончании клятвы, он отдал опять тому человеку. В то самое время цепь, взвившись с визгом на вершину дерева, раскидалась по ветвям и дерево в то же время засохло, а взявший деньги тут же раскаялся». Иногда Михаил Иванович потому не дает объяснений описываемым им грустным событиям и явлениям, его поражавшим, что, по его воззрению, «смертный не должен входить в подобное», т. е. в рассмотрение всех причин, кои все находятся в воле Божией.

Описывая достопримечательности и святыни Константинополя, Михаил Иванович отмечает в своем дневнике особенности церковно-богослужебной практики, облачений, устройства и украшения храмов, как в приходских греческих церквях, так и в Патриархии. С особенным вниманием он останавливается на поразительном для русского человека неблагочинии и непорядках при церковном богослужении, как со стороны священнослужителей, так и мирян, и притом когда священнодействует сам архиерей. «28 число (января). Утро, воскресенье. Мы были в церкви св. Николая (в Галате), – читаем мы в дневнике, – во время службы греков. Служил архиерей, но на эту службу должно смотреть с грустью на душе . Представьте себе: после благословения Божия, где даже вольные умы поддаются общему обряду, здесь, взойдя в церковь, вы увидите в шляпах, фесках (феска – красный шерстяной колпак с кисточкой). Я пробрался к царским вратам, где усмотрел плачевное состояние упадка в православной религии . Архиерей служил, но служащие ни благоговения, ни почтения никакого не имели, обыкновенным образом разговаривая, не опасаясь. Архиерей, вышедши на заупокойную литию и севши в кресло, удивил меня своим вольным обращением взора во все стороны. Прислуживающие и сослужащие что нужно говорили между собою, нисколько не остерегаясь своего начальника…»