Алексей Дмитриевский - Русские на Афоне. Очерк жизни и деятельности игумена священноархимандриата Макария (Сушкина)

Вскоре после того, как отцы были посажены под арест, в Солунь прибыл с Пантелеимоновского Каламарийского метоха монах Гликерий и, узнав о случившемся в подворье, обратился за советом к солунскому митрополиту Иоакиму (ныне Патриарху Иоакиму III), но тот посоветовал о. Гликерию подобру-поздорову уезжать восвояси, дабы самому не испить той чаши, которая досталась на долю его собратий. Однако о. Гликерий таким убеждением не удовлетворился и, по совет у некоторых, отправился к французском у консулу, чтобы ему рассказать обо всем происшедшем на русском подворье. Консул принял его ласково и сейчас же отправился к паше для объяснений. Паша объяснил консулу причину заключения афонских отцов, объявив их находящимися в подозрении у правительства, и то, что они будут отправлены в Константинополь к высшему начальству с письмами для прочтения их. Из ответа паши, переданного консулом, о. Гликерий понял, что на освобождение отцов нет никакой надежды. Тогда он решился добиться свидания с узниками через афонского эпитропа. Но когда пришли эпитропы и о. Гликерий к паше, то он спросил последнего: не он ли жаловался французскому консулу? Когда тот дал утвердительный ответ, паша заметил ему внушительно: «Разве ты не знаешь царского местного правительства и обращаешься к чужому? Кто научил тебя?». Отец Гликерий ответил, что он не помнит, кто дал ему такой совет, и что к консулу он обратился с испугу, желая помочь освобождению своих собратий. Паша пригрозил ему тюрьмою, если он не назовет по имени советника, но о. Гликерий стоял на своем, а поэтому и был посажен 3 сентября в тюрьму, но не в ту, в которой сидели прочие отцы. С последними он увиделся уже при допросе мустешара, в присутствии афонского эпитропа, когда узники, признавая себя чистыми от всякого подозрения, просили следователя, как людей монастырских, отдать на поруки афонскому эпитропу. В просьбе этой было отказано, и отцы под конвоем вместе с прочими арестантами были отправлены в Константинополь.

После трехдневного плавания узники прибыли в Константинополь, где их встретил новый конвой, проводивший их до самой тюрьмы. «При входе нашем, – пишет о. Алексей о тюрьме, – объял нас страх и трепет, когда, мы увидели палаты, наполненные арестантами, все более болгарами. – В каждом отделении по 50 человек арестантов все вместе; сырость, темнота, вонь, вошь, клопы и всякого рода неч ис тота. Увы, участь тяжелая! Пища царская – хлеб и вода». Вскоре после приезда с узников был снят вторично допрос, однородный с тем, какой был сделан в Солуни.

Прошло 40 дней, в течение которых как бы забыли о заключенных: никто о них не спрашивал и покуда их не тревожили. Отцы стали решительно подумывать о близком смертном своем конце. На эти мрачные мысли их наводили дурные слухи и доходившие до них газетные известия. Так они услыхали, что их присуждают к ссылке в Иконию, а в одной турецкой газете они прочли, что «четырех русских монахов поймали в Солуни, которые хотели возмутить Македонию к восстанию, но тщательный паша солунский захватил бунтовщиков и представил оных в Константинополь, где царское правительство определяет их в каторжную работу».

На 50 день заключения одного из отцов смотритель тюрьмы позвал на свидание с кем-то. Оказалось, что в тюрьму явился из Патриархии капу-кехаи и передал узникам записочку, в которой говорилось, что Патриарх хлопочет за них и имеет надежду в скором времени освободить их. «Что за радостные были эти строки! – восклицает о. Алексей. – Что за ангел благовеститель возвестил нам сию радость – будущую свободу! Этою вестью мы немного укрепились духом упования на скорую свободу». Но прошла целая неделя и о нас опять как бы забыли. Опять стали носиться слухи, что нас сошлют в Африку в какой-то ссылочный монастырь. «Но вот наступает 26 день октября, – пишет о. Алексей. – Знаменательный день – праздник святого великомученика Дмитрия Солунского. В 9 часов дня сидели мы задумавшись, чего-то как будто ждали. Рассказываем, кто из нас мыслит, нечто о нашем решении. Вдруг приходит смотритель замка, подходит к нам и говорит: „Ну, идите“. Мы испугались до того, что сделались вне себя. Он говорит: „Не бойтесь, берите все с собой ваше платье“. Но у нас его было весьма мало. Мы торопились, взяли и пошли за ним. Вышедши вон, положили платье, нас повели кверху к вице-визирю, который посмотрел на нас с улыбкою и сказал по-гречески: „Идите, час добрый!“ Капу-кехаи и мы поклонились ему низко и пошли вон. Выходя из комнаты, а равно и из ворот, мы прослезились от радости и пошли вместе с капу-кехаи и его кавасом прямо в Патриархию, где принял нас святейший Патриарх радостно, отечески и расспрашивал нас о случившемся с нами несчастии, утешал нас и поучал терпению и упованию на Бога. Потом посоветовал побыть немного в Патриархии для безопасности, но я сообщил владыке, что у нас много вшей и проч., святитель сказал: „Ну идите к собратиям вашим и отцам пусть они порадуются на вас“. Мы взяли благословение у святителя и в сопровождении каваса отправились на свое подворье, где было трогательное свидание с отцами и братиями нашими. Время было позднее, уже ночь, но мы среди родной о Господе семьи воздавали благодарение Господу Богу и Пречистой Владычице Богородице и святейшему Патриарху Иоакиму, виновнику нашего освобождения из заключения. – Слава Богу о всем».

Тюремное заключение, хотя не столь продолжительное и не при столь тяжелой обстановке, как солунские отцы, перенес и о. иеромонах Иларион, который, живя в Константинополе, попал в подозрение у правительства. В день выезда его из Константинополя на Пантелеимоновское подворье рано утром явился какой-то турок и пожелал видеться с о. Иларионом. Напуганные отцы, опасаясь чего-нибудь недоброго, не допустили этого свидания, говоря, что о. Иларион не может с ним разговаривать по-турецки. Тогда турок спросил отцов: «Правда ли, что он собирается ехать сегодня». Отцы ответили нерешительно: «Может быть». Тогда он сказал: «Скажите ему, что его непременно с парохода возьмут в полицию. Для сего пусть он едет на пароход раньше, дабы иметь время оправдаться от подозрений и успеть на пароход к его отходу». Отцы не поверили тайному вестнику, но на всякий случай приняли нужные меры предосторожности: все вещи, которые они намеревались отправить с о. Иларионом, они сдали по коносаменту, почту отправили официальным путем, а не на руках, и о. Илариона свезли на пароход задолго до отхода парохода. Но полицейские не спешили и арестовали о. Илариона перед последним свистком. Тотчас был с него снят допрос: зачем он приехал? О. Иларион ответил, что он приехал сюда, чтобы отправиться на лечение в Бруссу минеральными водами, но ему отсоветовали ехать туда по причине страшных жаров. После объяснения о. Иларион был заключен в дворянском отделении тюрьмы, где и пробыл до вечера следующего дня. Освобождением своим о. Иларион обязан тому же покровителю русских Патриарху Иоакиму, который, тотчас после арестования о. Илариона, был извещен о случившемся отцами подворья [220].