Алексей Дмитриевский - Русские на Афоне. Очерк жизни и деятельности игумена священноархимандриата Макария (Сушкина)

В таких постоянных заботах и трудах на благо вверенной его попечению обители, которой он посвятил лучшие годы своей жизни и недюжинный ум, и в неусыпной молитве о себе и о дорогой его любящему сердцу России провел о. Макарий почти все сорок лет своей иноческой афонской жизни. Светлых и поистине счастливых дней было не много в его тяжелой и трудовой жизни, но тем они были для него дороже, ценнее, тем глубже они запечатлевались в его памяти, хранившей сладостные воспоминания о них даже на закате дней его земного поприща. Такими днями для него были дни приездов на Афон членов нашего царствующего дома: великих князей Алексея Александровича, Константина Константиновича и великой княгини Александры Петровны и приснопамятных благодетелей и покровителей обители, наших послов при Оттоманской Порте графа Н. П. Игнатьева, А. И. Нелидова и др. В эти знаменательные дни своей жизни покойный старец игумен особенно оживал духом и старался исчерпать все доступные для него и обители средства, чтобы проявить по отношению к дорогим гостям чувства трогательной глубокой преданности, беспредельной радости и сердечной благодарности, какими были переполнены сердца каждого инока обители от игумена до последнего послушника. Навстречу дорогим гостям к самому морю выходил игумен в этих случаях с крестным ходом, со множеством иеромонахов и иеродиаконов в дорогих блестящих облачениях. По обеим сторонам пути от моря до самой монастырской порты, устланного лавром, миртою и цветами, стояли многочисленные иноки в своих монашеских одеяниях, с глубоким поклоном приветствовавшие дорогих гостей. Торжественный звон монастырских доброгласных колоколов приветствовал вступление гостей в обитель, за порогом которой их ожидали невиданные и поразительные зрелища. Небольшой, но изящный по своей архитектуре, Пантелеимоновский собор, приняв праздничный вид своим убранством, горел тысячами огней, возженных не только на подсвечниках и паникадилах, но даже на хоросе [306], который для выражения особенной радости и торжества обители приводился в качательное движение, представляя глазам зрителей невиданную у нас картину игры света, и в широко раскрытые церковные двери принимал под свои своды прибывших на Афон посетителей. Краткая торжественная литания в честь дорогих гостей, многолетие с провозглашением имен их и с ответом на него со стороны стройного многоголосного монастырского хора производят неотразимое чарующее впечатление на гостей, которых радушный хозяин обители приглашал потом в монастырский архондарик (гостиную), чтобы, по русскому обычаю, напоить их чаем и угостить монастырским хлебом и солью.

Вечером того же дня для дорогих гостей, а главным образом для команды пароходов, на которых они прибыли по распоряжению игумена, совершалось «бдение», по афонскому обычаю, продолжающееся чрез всю ночь, с целью всем и каждому из приезжих дать возможность помолиться пред мощами святого угодника и целителя Пантелеймона. За всенощным бдением сам игумен вычитывал акафист св. Пантелеймону и исповедовал каждого, кто желал назавтра приступить к принятию Св. Таин. Затем пред расставанием с гостями игумен являлся на пароходы, служил напутственный молебен, оделял всех и каждого от царственных и высокопоставленных особ до последнего кочегара на пароходе книгами, брошюрами, видами Афона, крестиками, ложечками и четками, сделанными руками афонских анахоретов, и, снабдив всю команду и пароход необходимою провизиею на дорогу, с благопожеланиями и благословением отпускал их в «водное шествие».

Эти приезды к Афонской Горе царственных особ, лиц высокопоставленных и военных пароходов давали возможность русским людям ближе присмотреться к светлой личности покойного игумена, о котором большинство знало лишь по слухам от других, заглянуть хотя бы то и раз в жизни вглубь его нежной и любящей души, поддаться обаянию его простой задушевной речи по вопросам религии или о предметах вседневной жизни и унести на память с собою дорогой образ этого великого неусыпного молитвенника за Русь православную, за весь русский народ. Для обители св. Пантелеймона и самого о. Макария эти короткие большей частью визиты были высокою честию и создавали мощных покровителей и друзей в среде сильных мира сего. До самой кончины о. Макарий состоял в переписке с некоторыми из членов нашей Императорской Фамилии.

Много скорбей и неприятностей, как мы уже знаем, пережил покойный о. Макарий в первые годы своей иноческой жизни на Афоне, но не мало их выпало на его долю и при конце ее. Первым тяжелым ударом для него была потеря нежно любимого им старца духовника о. Иеронима, которому он беззаветно был предан, как любящий покорный сын [307]. С его потерей о. Макарий почувствовал себя одиноким, бессильным, беспомощным, и жизнь дальнейшая показалась ему бесцельной, ненужной. С этого времени, по замечанию лиц его окружающих, он заметно осунулся, физически одряхлел.

Но не успела зажить первая рана в добром сердце покойного игумена, как Провидение послало ему новое испытание, не менее тяжкое. В ночь с 6 на 7 августа 1887 года около 3 часов пополуночи, когда вся братия находилась за утренним богослужением и готовилась начать торжественное величание в честь русского святителя Митрофания Воронежского, которому в обители посвящен небольшой соборный храм, над алтарем храма Покрова Пресвятой Богородицы от неизвестных причин загорелась нижняя, переполненная старьем комната. Пламя чрез слуховое окно под крышей быстро пробилось наружу и зловеще осветило весь монастырь. Раздались частые удары набата, и монастырь, дотоле спокойный, зашумел и заволновался. Начавшаяся суета прекратила богослужение. Вскоре затем провалился потолок над алтарем, и пламя через царские двери проникло в средину храма, который, будучи четьмовой [308]македонской постройки, быстро охвачен был огнем. Среди густой тьмы ночи багровое пламя морем разливалось по новому корпусу монастырских зданий, истребляя один за другим параклисы и братские келии, и бросало свой яркий блеск на окружающую монастырь местность [309]. Братия, особенно помоложе, превратившись на время в пожарную команду, оказывали чудеса храбрости и отваги, появляясь с пожарными трубами то в одном, то в другом опасном месте. Уже пронесли на носилках несколько человек, получивших страшные ожоги и раны, в братскую больницу, но энергия братии нисколько не ослабевала. Посреди всеобщей сумятицы и толкотни резко выделялась приземистая фигура покойного игумена, одетого в плохенькую рясу, по которой ниспадала густая, длинная, седая борода. Старец стоял неподвижно, как бы застыв на месте, и держал своими сухими, дрожащими руками поднятую чудотворную икону Иерусалимской Божией Матери, с глазами полными слез, обращенными к небу. Вот где покойный искал спасения своему любимому монастырю, объятому теперь ярким пламенем.