Василий Васильев - И дух наш молод

"Квартиранты" (один - с густой черной шевелюрой, лет тридцати пяти; другой - помоложе, с чахоточным румянцем на щеках) посматривали на все эти приготовления с явным нетерпением.

- С утра - ни росинки, - первым заговорил черноволосый. - О вас, молодой человек, мы наслышаны. А теперь давайте знакомиться по-настоящему. Мы - делегаты съезда. Это товарищ Ломов из Москвы. Я - Безработный. Значит, пришлось отведать и царскую тюрьму, и Петропавловку при Керенском? Не тот теперь, говорите, тюремщик пошел? Ему, тюремщику, тоже не сладко. Попробуй угадай, кому завтра на коне сидеть, а кому - под конем. Вот уж воистину: "Помоги, боже, кому бог поможет, а кому поможет, за того и мы".

Мне сразу пришелся по душе наш "квартирант".

В двадцать три года, как я узнал потом от Мити, он стал одним из организаторов восстания моряков в Кронштадте и в Свеаборге (1906 год), чудом избежал военно-полевого суда, много лет провел в эмиграции.

Безработный (партийная кличка) оказался Дмитрием Захаровичем Мануильским. Жил он у нас в целях конспирации (Безработного - Мануильского хорошо знали ищейки Временного правительства) дня четыре-пять. Жил - не совсем точно сказано. Дмитрий Захарович уходил рано утром, а возвращался, случалось, в полночь. Но таким уж был этот человек, что после двух-трех встреч запоминался на всю жизнь.

Из разговоров, блестящих политических монологов-импровизаций врезались в память его слова: "Мельница истории мелет хорошо", "День после Февраля год обычной тихой жизни", "Бонапартик Керенский - главноуговаривающий языкоблуд", "Революция на бивуаке? Скорее - на перепутье, на крутых поворотах".

- Основная масса еще в колебании, но какие, - восхищался Мануильский, мощные подземные толчки. Ленин прав. Сколько подспудных сил! Как быстро растет сознательность масс! Империалистической войны не хотят ни рабочие, ни крестьяне. Расстрел мирной демонстрации в июле развеял многие социал-оборонческие иллюзии... Не совсем, не до конца? Может быть. Но каждый день работает на нас. Читали последние статьи Ильича? Сколько в них оптимизма, веры! А ведь вынужден был - в который раз - уйти в подполье. Мы не случайно избрали его почетным председателем съезда. Он незримо с нами, среди нас.

Все это говорилось с прибаутками, перемежалось притчами, яркими иллюстрациями, словесными характеристиками, на которые Дмитрий Захарович был большой мастер.

Мануильский обладал величайшим даром перевоплощения. В нем как бы жили десятки, сотни людей, и каждому из них он давал слово по своему усмотрению, тут же комментируя, опять-таки по-своему: остро, разяще.

- Керенский - божок мещанских девиц... Министры-социалисты и министры-капиталисты - пауки-скорпионы в банке... Чернов - петух, теряющий свое куриное войско. Чхеидзе, Дан, Церетели (каждый голосом, мимикой, жестами поразительно скопирован) - калифы на час, социал-шовинистические кентавры. Не с той ноги плясать пошли.

- Июльские события? Как точно сказано Лениным (снова поразительная мимика, имитация), нечто значительно большее, чем демонстрация, и меньшее, чем революция. Это - взрыв революции и контрреволюции вместе, это резкое, иногда внезапное "вымывание" средних элементов. Ильич прав. Тысячу раз прав. Процесс поляризации, размежевания сил будет продолжаться: Россия чревата социалистической революцией.

...Мы расстались с Д. З. Мануильским в августе семнадцатого, а встретились осенью сорок пятого в Дрогобыче на первой послевоенной областной партийной конференции. Сидели в президиуме, почти рядом. Но я как-то не решался подойти. Министр иностранных дел УССР, первый заместитель Председателя Совета Министров Украины, и до этого - долгие годы - один из руководителей Коминтерна. Сколько людей прошло перед ним за эти годы! Вспомнит ли? Пришла моя очередь выступать. Во время перерыва Дмитрий Захарович сам подошел ко мне:

- Так это вы тот самый Васильев? И военный атташе в Афганистане после Примакова тоже вы? А брат Дмитрий? Погиб? Еще тогда, в семнадцатом, вскоре после съезда? Нам обязательно надо встретиться, поговорить.

Потом мы часто виделись с Мануильским во Львове, в Киеве. Делились воспоминаниями о Владимире Ильиче Ленине. Впрочем, я больше слушал. Не встречал в жизни человека, кто бы мог так похоже передать характерные жесты (пальцы за жилет), милую картавость, смех Ильича. Имитировал не один, а два, даже три варианта смеха. Ленин улыбается удачной мысли, радуется успеху тут тихий, добрый смех. А то откинется всем корпусом назад и смеется, хохочет победоносно, заразительно, от всего сердца. Это смех очень жизнерадостного, духовно здорового человека. Но вот характерное ленинское "гм" - и смех саркастический, смех-рапира ("Обращаться к Временному правительству с предложением заключить... мир - все равно - этакая мещанская наивность! - что обращаться к содержателям публичных домов с проповедью о добродетели").

Дмитрий Захарович рассказывал, как он при жизни Ленина разыгрывал общих знакомых.

Сидит очередная "жертва" розыгрыша, ждет прихода Ильича, а из соседней комнаты к нему доносится такой, скажем, диалог:

- А вам что - не ясно?

- Не ясно, Владимир Ильич.

- Ах, вам не ясно. Так я вам повторяю.

На подобную удочку даже Луначарский Анатолий Васильевич попадался. Постучит, откроет дверь, а в комнате, кроме Мануильского, никого.

А в одну из наших последних встреч он рассказывал, как работал со Щукиным - первым "говорящим" исполнителем роли Ленина (в фильмах "Ленин в Октябре", "Ленин в восемнадцатом году").

- Надежда Константиновна посоветовала актеру обратиться ко мне. Щукин талантище. Многое у него получалось. Смех, например. А вот картавость мы с ним недоработали. Картавость у Ильича (Надежда Константиновна тоже подтверждала это) - не только нечто врожденное, а - как бы точнее выразиться - состояние души: чем больше волновался, тем резче, заметнее картавил. И - наоборот. У Щукина - не так, не то.

Я заметил, что внешнее сходство в актерском исполнении образа Владимира Ильича, может быть, не столь уж важно.

Дмитрий Захарович горячо возразил: "Ленин живет в памяти, в сердцах многих людей. Конечно, скованность, трафарет тут вредны, но и разрушать уже сложившийся в сознании образ нельзя".

...Каждая встреча с Дмитрием Захаровичем Мануильским возвращала меня в июльско-августовские будни VI съезда. Решение ЦК партии о переносе работы съезда за Нарвскую заставу себя оправдало полностью. В пролетарском районе, в окружении многих тысяч рабочих съезд мог работать спокойно. Наша застава и раньше не раз служила надежным убежищем для городских партийных организаций: после июльских событий здесь собиралась на свою конференцию "Военка", тут же расположился Петербургский комитет большевиков. И теперь случись что, на защиту съезда выступят тысячи рабочих Путиловского завода, "Тильманса", "Треугольника".