Василий Васильев - И дух наш молод

Прочитал молча, возвратил:

- Я бы этим господам, бывшим товарищам, вот что сказал: "Если струсили, если от страха дрожат коленки, сойдите с дороги. Не путайтесь под ногами. А то невзначай можно и раздавить. Мы, рабочие, отступать не будем".

Поздно вечером я присутствовал в Малом зале Смольного на многолюдном совещании, созванном ВРК. Прибыли представители почти всех частей гарнизона и окрестных городов.

Возмущению, гневу не было предела. Солдаты собирались группками то в зале, то в длинном полутемном коридоре.

- Что натворили, трусливые души! - никак не мог угомониться высокий, сухой, как жердь, солдат из огнеметно-химического батальона. - Это как называется по-нашему, по-военному? Из-ме-на! Дайте нам их в батальон - мы с ними по-свойски, по-солдатски потолкуем.

Заходим в зал. У небольшого помоста сцены застаю группу солдат из моего родного Измайловского и Литовского полков. С ними беседуют М. С. Кедров и В. М. Молотов. Зал быстро наполняется людьми. За столом президиума - члены ВРК: И. В. Сталин, М. С. Урицкий, Ф. Э. Дзержинский, Н. И. Подвойский. После короткого вступительного слова Н. И. Подвойского начали выступать представители полков.

Много говорилось о письме двух ренегатов. Соглашательский ЦИК Советов тут же принял решение о переносе открытия II съезда Советов с 20 на 25 октября. Расчет был прост: сорвать съезд, ничего хорошего не суливший меньшевикам и эсерам. И в любом случае дать возможность контрреволюции выиграть время, подтянуть к столице верные Временному правительству войска.

На совещании - ни уныния, ни паники. Во время перерыва я узнал от Мехоношина о письме Ильича "Членам партии большевиков". Я прочитал его полностью десять лет спустя, когда оно впервые было напечатано (1 ноября 1927 года) в газете "Правда" (№ 250).

С тех пор часто перечитываю его, давно воспринимая не только как документ политический и предостережение (штрейкбрехерство, непоследовательность, влияние и ренегатство Каменева и Зиновьева неоднократно проявлялись и впоследствии), но и как эталон коммунистической нравственности, нечто глубоко личное, раскрывающее одну из важнейших черт Ленина-человека.

"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их (курсив наш. - В. В.). Я. говорю прямо, что товарищами их... больше не считаю и всеми силами и перед ЦК и перед съездом буду бороться за исключение обоих из партии"{132}.

Давайте вчитаемся, вдумаемся в эти строки. В своих работах, в письмах, адресованных не конкретному лицу, а "всем", Ильич, как правило, пишет "мы" ("мы извиняемся перед читателями за длинные выписки", "мы предлагаем" и т. д.). Но в "Письме к членам партии..." по поводу штрейкбрехерства "господ Зиновьева и Каменева" он говорит от своего имени ("я бы считал позором для себя...", "я говорю прямо..."). Вот она - ленинская принципиальность, не знающая компромиссов, когда дело касается главного, когда затрагиваются интересы партии, революции. Из всех слабостей человеческих (а ведь Ленин умел, как никто, понимать, прощать) - самая ненавистная и самая непростительная для него - предательство общего дела, общих интересов. И, как всегда, высшим критерием, высшим судьей и авторитетом для Ленина остаются рабочие. Отсюда и сравнение Зиновьева, Каменева со штрейкбрехерами, отсюда и задача, поставленная в письме: как бы они, рабочие, поступили, окажись в их среде люди, поносящие и предающие готовящуюся стачку перед капиталистами.

"Я бы считал позором для себя, если бы из-за прежней близости к этим бывшим товарищам я стал колебаться в осуждении их..." Политический разрыв всегда означал для Ленина и прекращение дружеских отношений - нередко с теми людьми, которых он искренне любил, к кому был привязан на протяжении многих лет; рвал с ними, хотя для этого каждый раз приходилось "держать душу за крылья".

Давалось это Ильичу отнюдь не легко.

Уже после смерти Ленина Крупская напишет: "...личная привязанность к людям делала для Владимира Ильича расколы неимоверно тяжелыми. Если бы Владимир Ильич не был таким страстным в своих привязанностях человеком, не надорвался бы он так рано".

"Страстный в привязанностях", верный, испытанный, заботливый друг - и, превозмогая доброту, непримиримый, беспощадный, всегда говорящий своим товарищам, настоящим и бывшим, самую горькую, самую нелицеприятную правду.

...Ленин с гневом и возмущением требовал исключения ренегатов-штрейкбрехеров из партии. Свое письмо он заканчивал так: "Трудное время. Тяжелая задача. Тяжелая измена.

И все же таки задача будет решена, рабочие сплотятся, крестьянское восстание и крайнее нетерпение солдат на фронте сделают свое дело! Теснее сплотим ряды, - пролетариат должен победить!"{133}.

Первым на совещании выступил измайловец. Осудив предательство двух ренегатов, оп доложил, что солдаты отрицательно относятся к Временному правительству и готовы выступить по первому сигналу ВРК.

Делегат Московского полка заявил, что полк доверяет только Петроградскому Совету и ждет приказа выступить. Призыв к восстанию поддержали делегаты Волынского, Павловского, Гренадерского, Литовского, Петроградского и других полков гарнизона.

Подавляющим большинством совещание приняло решение: безоговорочно поддержать Военно-революционный комитет - курс на восстание.

Меньшевикам и эсерам, членам ЦИК, пришлось покинуть зал несолоно хлебавши, объявив совещание - в бессильной злобе - "незаконным".

В эту ночь были приняты важные постановления организационного порядка. Среди них - о непрерывной связи Военно-революционного комитета со всеми частями гарнизона. У полковых телефонов решили установить постоянное дежурство. Помимо того, от каждого полка выделялось по два связных в ВРК.

На следующий день соглашательский Центральный Исполнительный Комитет созвал - в противовес большевистскому, ночному собранию - совещание представителей гарнизона. Нас, инструкторов ВРК, обязали присутствовать на нем. Пришли представители тех же частей, которые заседали ночью. С докладом о текущем моменте и предстоящем съезде Советов выступил меньшевистский краснобай Дан. Круглолицый, небольшого роста, упитанный, в военной форме. Собрание встретило его спокойно, выжидающе. Но реплики и язвительный смех солдат предвещали бурю. И она разразилась, как только Дан прибег к угрозам.

- Если Петроградский гарнизон поддастся на призыв к выступлению для захвата власти Советами на улицах Петрограда, то, несомненно, повторятся события, имевшие место третьего - пятого июля.

Что тут было! Отовсюду понеслись возгласы солдат:

- Холуй! Иуда! За сколько сребреников продал революцию буржуазии?! Что мы смотрим на него, братцы! Гнать его с трибуны.