Владлен Логинов - Владимир Ленин. На грани возможного

Его поддержал ивановский делегат Андрей Бубнов: «Советы не имеют теперь никакой власти, они гниют… И если раньше мы говорили о “переходе” власти, то теперь этот термин устарел, надо накапливать силы для решительного боя, для “захвата” власти… Нельзя цепляться за старые формы… Лозунг “Долой империалистическую диктатуру” является поэтому наиболее содержательным и своевременным». А когда, отвечая Юреневу, призывавшему к осторожности, Ивар Смилга сказал, что даже при задержке революции на Западе, «никто не имеет права лишать нас инициативы… И я напомню т. Юреневу слова Дантона, говорившего, что в революции нужна смелость, смелость и еще раз смелость» – его слова встретили аплодисментами, не столь уж частыми на этом съезде [758].

Тех, кто выступал за снятие лозунга «Вся власть Советам!» на съезде окрестили «левыми», а тех, кто против – «консерваторами». И хотя за последними шло меньшинство делегатов, возникли опасения, что единства сохранить не удастся.

Ленин был в курсе того, что происходит на съезде. То, что у него была возможность своими записками корректировать его ход – вполне вероятно. Об этом писал Емельян Ярославский, которому Орджоникидзе на съезде «шепнул на ухо», что «Ленин спрятан в очень хорошем месте, что с ним установлена связь и можно от него получать директивы и указания. Серго Орджоникидзе рассказал, что Ленин очень внимательно следит за всеми политическими событиями и за ходом съезда» [759].

Но, возможно, были и другие каналы связи. 31 июля, в самый разгар прений по докладу Сталина, хорошая знакомая Крупской Вера Слуцкая зачитала достаточно категорическое приветствие рабочих-большевиков Трубочного завода. Они выразили «глубокое соболезнование об невольном отсутствии товарища Ленина» на съезде, надежду, «что все его идеи и мысли послужат основанием для всех работ съезда, в особенности по наиболее животрепещущим и важным вопросам переживаемого нами момента» [760].

И когда после этого председательствовавший Георгий Ломов назвал «консерваторов» – «группой Юренева и Ногина», Ногин тут же выразил протест: «В партии нет резких разногласий, различие лишь в оттенках, и клички создают только недоумения». Надо было искать компромисс, и Джапаридзе предложил сдать в редакционную комиссию и резолюцию Сталина, и «московскую» резолюцию. Сталин заявил, что они несовместимы. В таком случае, напомнил ему Милютин, добиться единства не удастся. Выход нашел Бухарин: взять за основу проект Сталина, но в комиссию включить представителей «всех течений». Это предложение и было принято [761].

На вечернем заседании 31 июля заслушали третий доклад по текущему моменту – об экономическом положении в стране. Докладчик, тридцатитрехлетний Владимир Павлович Милютин учился в Петербургском университете, был грамотным экономистом и использовал для анализа ситуации и официальные данные, и труды известных ученых – М. В. Бернацкого, Н. Н. Кутлера, А. А. Мануйлова и других. По этим данным, сказал Милютин, национальный долг России в 1917 году достигнет 60 млрд. рублей и «финансовое банкротство страны уже налицо». Кризис переживает вся промышленность: упала добыча топлива, на 40 % сократила производство металлургия и на 20 % текстильные фабрики. Продовольственное положение усугубляется неурожаем в Поволжье и полным расстройством транспорта. Это говорит о том, что «голодные бунты в городах… факты недалекого будущего».

Опыт Германии, Англии, Франции доказал, что предотвратить крах можно лишь с помощью государственного регулирования экономики. И меньшевики, и эсеры как правительственные партии, продолжал Милютин, «старались путем ряда уступок войти в соглашение с буржуазией, заставить ее пойти по западноевропейскому пути…» Но те меры, которые строились не на инициативе и самодеятельности самих трудящихся, оказались лишь бюрократическими «подновленными проектами старого режима». В итоге у правительства не оказалось «никакой системы, которая дала бы возможность бороться с экономическим кризисом» [762].

Главный вывод Милютина: экономическое положение России требует «революционных экономических мероприятий». Это доказывала сама жизнь, ибо в тех местах, где явочным порядком вводился рабочий контроль, он оказывался действенным средством «в борьбе с разрухой, и там… положение действительно улучшалось». Было бы целесообразным привлекать в органы контроля «инженеров, а в некоторых отраслях даже предпринимателей». Но этому мешает саботаж с их стороны. Аналогичная ситуация в деревне. «Когда мы, – говорил Милютин, – выставили лозунг захвата земель, для нас совершенно ясно было, что помещики будут саботировать… Нас ругали демагогами. Но вот пример: в Поволжье, где был широко проведен захват земель, в то время как у помещиков более 50 % земель осталось незасеянными, у крестьян посевная площадь увеличилась на 20 %». И это тоже убеждает, что «только государственная власть, опирающаяся на рабочих и народные массы, сможет справиться с экономическим развалом» [763].

Взвешенный доклад Милютина бурных прений не вызвал и разговор пошел по существу. Харитонов говорил о том, что принципиальная оценка всего арсенала средств государственного регулирования экономики, испробованного на Западе – национализации, прогрессивного подоходного налога, частичного изъятия прибылей капиталистов, всеобщей трудовой повинности и т. д. – зависит от того, в чьих руках находится власть и кем они вводятся: «если пролетариатом – это мера социалистическая, если буржуазией – это каторжные цепи для рабочего класса». Ломов предупреждал от возможных иллюзий, будто рабочий контроль – не во всероссийском масштабе, – а «на отдельных фабриках может привести к улучшению положения». И в этой связи Валерьян Осинский вообще усомнился в целесообразности – до взятия власти – лозунга контроля, а Артем Сергеев – требования всеобщей трудовой повинности [764]. Большевик-экономист Дмитрий Боголепов отметил, что инфляция, при существующей государственной монополии на хлебную торговлю, «превращает крестьян поголовно в спекулянтов. При этой системе в центральных губерниях голод может наступить даже в урожайный год». А это «может привести не только к голодным бунтам, но и к полной анархии – голодной революции». И в такой экстремальной ситуации, с которой правительство явно не справится, «необходим решительный план, вплоть до введения голодного коммунизма» [765].

Разброс мнений и оценок был достаточно широким. Но необходимость единства была осознана. И оно складывалось в ходе свободного обмена мнениями. Резолюцию, определявшую требования и детальные меры, необходимые для предотвращения общенациональной экономической катастрофы, приняли 102 голосами при двух воздержавшихся. Точно так же 3 августа, на последнем, 15-м заседании, всеми голосами при четырех воздержавшихся приняли выработанную комиссией резолюцию «О политическом положении».