Лев Колодный - Хождение в Москву

Большая Ордынка большей частью кажется улицей уездного города. Этим она и интересна! За оградой, отступая от тротуара, красных линий, дремлют постаревшие здания барских и купеческих усадеб второй половины ХVIII века. Перестроенные, изуродованные при советской власти, они превратились в заурядные дома под номерами 17, 19, 31. Лучше других сохранился особняк Долговых (№ 21). За высокое качество архитектуры его приписывали родственнику хозяина усадьбы – Василию Баженову. Вернувшись из Парижа и Рима, именно он привил Москве вкус к классицизму, колоннадам и портикам. Неизвестен автор дворца Демидовых, сохранившегося в переулке Ордынки – Большом Толмачевском. Самый яркий из фамилии богатейших горнозаводчиков Демидовых – Прокопий Акинфович прославился царской щедростью. Вельможа пожертвовал колоссальную сумму Воспитательному дому. Этот Демидов жил в усадьбе в Нескучном, где взлелеял лучший в Европе ботанический сад. (В демидовском дворце – президиум Академия наук.) В Замоскворечье, у Ордынки, обосновался его сын Амос Прокопьевич. Кто построил ему дивный дом, красующийся за чугунной ажурной оградой? В качестве творца шедевра первым приходит на ум имя все того же Василия Баженова. Будучи придворным архитектором Екатерины II, мастер выполнял и частные заказы Прокопия Демидова, водил с ним дружбу, взял у этого Креза в долг немалую сумму. Позднее отношения между ними так испортились, что даже императрице не удалось помирить обе персоны. Демидов разорил Баженова. Чтобы вернуть долг с процентами, пришлось архитектору продать описанный за долги собственный дом со всем, что в нем было ценного.

Из рук Демидовых дворец попал Елизавете Ивановне Загряжской. Эта дворянская фамилия ведет родословную от «мужа честна, свойственника царя Ордынского», ставшего «ближним человеком» Дмитрия Донского. После пожара 1812 года на обновленном фасаде дворца появился портик с колоннадой коринфского ордера, самого значительного во всем Замоскворечье.

В начале ХIХ века главные здания усадеб больше не строились в глубине дворов. Их фасады подступали к линиям улиц, застраивавшихся по Генеральному плану «сплошною фасадою». Так, у тротуара на Большой Ордынке, 41, во владении Киреевских появился дворец с портиком коринфского ордера на глади стены. Эту дворянскую фамилию прославили два брата-публициста: Иван, издатель «Европейца», редактор «Москвитянина», и Петр, собравший с помощью друзей свыше десяти тысяч русских народных песен. Прилежные слушатели лекций германских философов, вернувшись на родину, стали убежденными славянофилами.

Редкие дворцы с колоннадами соседствуют со множеством маленьких строений, появившихся после 1812 года. Один такой домик с деревянным верхом и каменным низом затерялся во дворе Малой Ордынки, 9. Здесь в 4 часа ночи до рассвета 12 апреля (по новому стилю) 1823 года в семье чиновника Николая Островского родился сын. В соседней церкви младенца окрестили под именем Александра. Как раз этот домик чуть было не пустили в распыл. Бульдозеры подбирались к стенам обветшавшего строения, покинутого жильцами коммунальных квартир. Помешал вандализму Михаил Андреевич Островский, сын племянника «Колумба Замоскворечья». Я побывал тогда в его московской квартире, где хранилась мебель из красного дерева. Она досталась ему по наследству от отца, служившего советником наркома путей сообщения. В годы революции этот полезный власти «буржуазный специалист» сберег книжный шкаф, буфет, стулья, ломберный столик Островских. И миниатюрный паровоз, служивший табакеркой. На его площадке вместо кочегара стоит человечек в шляпе. Эту табакерку выпилил Александр Николаевич, великий драматург, историк, переводчик, основатель первых русских общественных союзов артистов и писателей.

Мебель из московской квартиры родственника великого драматурга в конце концов перевезли на Малую Ордынку, 9, где создан музей. Теперь каждый может увидеть не только дом, где родился отец русского театра, но и типичную квартиру жителя Замоскворечья среднего достатка. Здесь семья молодого чиновника снимала квартиру на первом этаже. В ней четыре комнаты, восемьдесят квадратных метров жилой площади: гостиная, спальня, кабинет, где среди книг можно увидеть «Указатель законов Российской империи для купечества». Хозяин кабинета был ходатаем по их делам. Вся в красном гостиная с роялем и круглым монументальным столом. В подобной обстановке неизвестный публике чиновник Московского совестного суда читал друзьям пьесы, не сразу пробившиеся на сцену.

...Спустя два года после рождения сына Николай Островский построил собственный дом на Пятницкой, который продал. И купил деревянный дом на Житной улице. Домой к Александру ходили хорошие учителя. Кроме латыни и греческого языка знал он языки всех главных стран Европы. Семнадцать лет прожил будущий драматург за Москва-рекой. Малая родина предстала впервые в «Записках замоскворецкого жителя», напечатанных в 1847 году. Спустя век впервые полностью появился очерк «Замоскворечье в праздник». В нем Островский увидел, по его словам, «страну, никому до сего времени в подробностях не известную... что же касается до обитателей ее, то есть образа жизни их, языка, нравов, обычаев, степени образованности – все это было покрыто мраком неизвестности».

Из этого мрака возникло «темное царство», заселенное купцами и чиновниками, явившимися на сцене Малого театра. За границей этого царства, за сценой остались другие типы, проживавшие во дворцах Демидовых-Загряжских, Киреевских... Они попали в поле зрения других московских писателей.

В приходе Николы.На Ордынке обзаводились владениями не только дворяне и купцы. Мещанин Кондратий Саврасов построил собственный дом рядом с храмом в Иверском переулке, 4. В этом замоскворецком уголке прошло детство его сына Алексея, родившегося в 1830 году. В том году взошло над Москвой солнце русского пейзажа.

– Я ученик Алексея Кондратьевича, – говорил с почтением Левитан, любимый ученик профессора Саврасова. Никто до него не мог одушевить на холсте пейзаж, никто так хорошо не писал красками весну, как он. Пятнадцать лет профессор руководил пейзажным классом училища живописи, где научил видеть и любить русскую природу учеников, московских художников. Даже за столом, когда выпивал, непременно что-то чертил, рисовал, иначе ему «руки мешали». (Такая же неистребимая привычка у Зураба Церетели, рисующего на чем попало, будь то за столом ресторана, в прорабской или в академии.)

Ученики не раз уносили из трактиров опустившегося на дно жизни учителя, страдавшего запоями. Во многих московских домах висели подписанные его дрожащей рукой холсты, повторявшие знаменитый пейзаж «Грачи прилетели». Этим шедевром, созданным в 31 год, он прославился на всю оставшуюся жизнь. И после нее.