Олег Кен - Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Поправка руководителей ЦК продолжала старый спор вокруг определения роли бессарабской проблемы в советской внешней политике [1537]. В июле 1933 г. при заключении Лондонской конвенции об определении агрессора, в которой не только упоминались существующие спорные вопросы, но и признавалась неприкосновенность территорий подписавших ее стран, Литвинов фактически положил конец обсуждению этой темы в советско-румынских отношений. Попытка Москвы приоткрыть старую рану, и заставить Румынию признать сомнительность ее прав на восточную провинцию, не удалась [1538].

1 июня 1934 г.

Опросом членов Политбюро

63/51. – О Румынии.

Одобрить следующую телеграмму:

«В крайнем случае считать возможным при восстановлении дипломатических отношений умолчать о спорных вопросах».

Выписка послана: т. Крестинскому

Протокол M 8 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 9.6.1934. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 16. Л. 87.

Содержание бесед М.М. Литвинова с румынским министром иностранных дел об условиях установления дипломатических отношений между СССР и Румынией остаются неизвестны (обсуждение было начато 24 мая в Ментоне). Вероятно, Титулеску, как и прежде [1539], парировал попытки включить в формулу взаимного признания упоминание о «спорных вопросах» изъявлением «желания установить дружбу с СССР и ориентироваться на него во внешней политике», а его собеседник считал более важным вести дело к расшатыванию румыно-польского союза, нежели возобновлять препирательства о Бессарабии [1540].

Наряду с обменом нот об установлении дипломатических отношений между СССР и Румынией, Литвинов и Титулеску произвели другой обмен нотами, в которых подтверждалось обоюдное согласие относительно условий, при которых «эти отношения могут нормально развиваться в направлении еще более тесной связи и действительной и прочной дружбы». В духе Лондонской конвенции 3 июля 1933 г. в письме Литвинова широко использовалась формула «их территории» и констатировалось: «Правительства наших двух стран взаимно гарантируют полное и всецелое уважение суверенитета друг друга и что они будут воздерживаться от любого прямого или косвенного вмешательства во внутренние дела и развитие другой страны, и в частности, от всякой агитации, пропаганды и любого вида вмешательства, и что они будут воздерживаться от поддержки такой акции» [1541]. Таким образом, советские притязания на Бессарабию отодвигались на неопределенное время.

3 июня 1934 г.

Опросом членов Политбюро

82/70 – Телеграмма т. Литвинова.

Послать т. Литвинову следующий ответ:

«1) Ограничьтесь возобновлением дипотношений с Румынией, без заключения пакта трех.

2) С Юго-Славией и Чехо-Словакией можете восстановить дипотношения без всяких условий.

Выписка послана: т. Крестинскому.

Протокол № 8 (особый) заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 9.6.1934. – РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 16. Л. 88.

В ходе бесед наркома Литвинова с Титулеску в последней декаде мая 1934 г. румынский министр выдвинул идею сопроводить установление дипломатических отношений между Москвой и Бухарестом заключением советско-румыно-польского договора. Н. Титулеску, несомненно, тревожило как то, что Румыния остается вне рамок проектируемого Восточноевропейского пакта взаимопомощи, так и расширявшаяся трещина между союзной Польшей и СССР. 30 мая на встрече с Литвиновым (и в присутствии министров иностранных дел Чехословакии, Югославии и Турции) румынский политик развил план тройственного пакта о ненападении, предусматривающего к тому же, «что в случае нападения одного их этих государств на другое[,] третье оказывало бы помощь подвергшемуся нападению». Проект Титулеску оказывался, таким образом, уменьшенной копией принятого СССР замысла Восточного пакта (схема Леже).

Привлекательность для СССР этого экстравагантного проекта, вдохновленного успехом советско-румынско-польских переговоров конца июня-начала июля 1933 г. о региональной конвенции об определении агрессора, обуславливалась несколькими обстоятельствами. Переговоры о тройственном договоре обещали, по меньшей мере, притупить антисоветскую направленность союза Польши и Румынии, а «если Польша не пойдет на эту комбинацию», утверждал Титулеску, Румыния «сможет отклонить возобовление румыно-польского союзного договора» [1542]. Во-вторых, советская дипломатия была озабочена проблемой участия Польши в проекте Восточного Локарно, который к концу мая был в основных чертах согласован с Францией. На протяжении апреля-мая 1934 г. Литвинов тщетно убеждал французских руководителей в безнадежности расчетов на согласие Варшавы присоединиться к Восточному пакту [1543]. Вероятный отказ Польши, между тем, грозил обесценить как декабрьский план Политбюро, так и французскую концепцию Восточного Локарно. В этих условиях совместное выступление Бухареста и Москвы с идеей тройственного регионального пакта о ненападении и взаимной помощи открывало перед политикой сближения с Францией новые перспективы.

Соображения и рекомендации, высказанные по этому поводу М.М. Литвиновым, остаются неизвестны. Руководство ЦК не только отказалось поддержать идею Титулеску, но и фактически подтвердило директиву при согласовании формулы взаимного признания СССР и Румынского королевства попытаться включить в нее упоминание бессарабской проблемы («спорных вопросов») [1544].

Переговоры Литвинова с Титулеску сопровождались менее насыщенным обменом мнениями с югославским и чехословацким министрами иностранных дел относительно установления дипломатических отношений. Решения Загребской конференции (январь 1934 г.) открыли каждой из стран Малой Антанты путь к переговорам с Советским Союзом о взаимном признании, однако, вплоть до начала июня у Титулеску, Ефтича и Бенеша сохранялась надежда на солидарное решение трех столиц. Белград, однако, отверг представление Ефтича, поддержанное румынской и югославской дипломатией, и 7 июня Совет Малой Антанты предоставил своим членам свободу рук. Согласование условий взаимного признания между СССР и ЧСР не вызвало существенных затруднений. Еще несколькими годами ранее Москва фактически сняла требование к Праге о возврате российского золотого запаса, вывезенного чехословаками из Казани в 1918 г. [1545]Чехословацкое правительство, в свою очередь, не только воздержалось от поддержки претензий своих граждан на национализированную собственность, но и согласилось заявить об этом при конфиденциальном обмене нотами. Поправки Литвинова к подготовленному Бенешем проекту идентичных конфиденциальных нот и контрпредложения министра носили преимущественно стилистический характер [1546].