Геерт Мак - Нидерланды. Каприз истории

Телевидение с 50-х годов распределялось таким же способом: на единственном телевизионном канале — лишь позже в Нидерландах появились еще два канала — один вечер предоставляли социал-демократам, а на другой день ортодоксальным кальвинистам, за которыми иногда в середине вечера следовало «шокирующее» выступление либералов-протестантов. Коммерческие каналы до 80-х годов удавалось не допускать в страну, и таким образом эта своеобразная, но мощная система конфессионального и мировоззренческого радио- и телевещания просуществовала почти до конца XX века как последний обломок системы «колонн».

В период с 1918 по 1939 год у Нидерландов был свой вариант «сильной личности» — ранее упоминавшийся Хендрик Колейн. Ненавидимый левыми за свою жесткую политику сокращения расходов, он тем не менее пользовался авторитетом среди большей части населения. «Ложитесь спокойно спать, правительство бодрствует» — так закончил он свое выступление по радио во время одного из серьезнейших экономических кризисов, и большинство нидерландцев ему верили.

Колейн был типичным «питомцем» польдера, выросшим в фермерской семье на территории только что осушенного озера Харлеммермеер. Он обладал бойцовскими качествами и привык добиваться своего в любой ситуации; если надо, то и с применением насилия. Как и многие фермерские сыновья, он служил в армии и в 1894 году в чине лейтенанта прибыл в Нидерландскую Индию, где принял участие в печально известном походе на Ломбок. В одном из писем к жене он сообщает, что вместе с мятежниками-мужчинами ему приходилось убивать женщин и детей, не обращая внимания на их мольбы о пощаде. «Это была неприятная задача, но по-другому нельзя было никак. Солдаты охотно вколачивали им в тело свои штыки».

В 20-е и 30-е годы казалось, что такие войны в далекой Ост-Индии окончательно ушли в прошлое. Колония во всех отношениях считалась в Нидерландах чем-то само собой разумеющимся. В последний предвоенный год примерно седьмая часть национального дохода прямо или косвенно поступала из Ост-Индии, а экономика такого города, как Амстердам, в основном держалась на переработке колониальных продуктов: кофе, чая, сахара, табака и каучука. А между тем связи с Ост-Индией были и оставались не слишком надежными. Нидерландский военный флот не был в состоянии обеспечивать реальную безопасность морского сообщения между колонией и метрополией, и на самом Индонезийском архипелаге нидерландцы не могли — их колониальная армия насчитывали 35 тысяч человек — представлять серьезную военную силу для потенциального захватчика.

Большинство нидерландских политиков и властителей дум, когда о том заходила речь, не имели никакого представления об этом индонезийском мире, формально находившемся под их властью. На европейской карте он занимал бы территорию от Ирландии до Турции. И еще меньше они осознавали, как мало европейцев участвовало в сохранении их колониального режима: немногим более 100 тысяч при общем населении 70 миллионов человек. Абрахам Кёйпер в этом вопросе опередил свое время. Уже в 1914 году он писал о Нидерландской Индии как о фикции или, по меньшей мере, искусственно созданной конструкции, существованию которой так или иначе в обозримое время придет конец. Единственным убедительным основанием дальнейшего пребывания там нидерландцев, считал он, было «воспитание в индонезийском народе способности создать собственное государство».

Такой взгляд — по сути «ориенталистский» вариант гражданского идеала эпохи Просвещения — должен был в последующие десятилетия задавать тон в так называемом «этическом направлении» колониальной политики: Нидерландам следовало выполнять на Индонезийском архипелаге «нравственную миссию» «христианской державы». И действительно, в то время было открыто множество деревенских школ и медицинских пунктов; индонезийцы могли получать образование в Нидерландах, а позже и в самой Индонезии; большая часть страны была коренным образом модернизирована. Кроме того, в Нидерландах стали осознавать, что колониальному господству когда-нибудь придет конец. Впрочем, очень хотелось отодвинуть этот конец в далекое будущее. Формировавшееся националистическое движение, ведущими представителями которого были Мохаммад Хатта и Ахмед Сукарно, вызывали мало интереса. Под прикрытием красивых цивилизаторских идеалов на колонии по-прежнему делались очень большие деньги.

Вернувшись на родину, Хендрик Колейн стал одним из немногих предпринимателей международного масштаба в предвоенных Нидерландах. В течение многих лет он был директором Батавской нефтеперерабатывающей компании, предшественницы компании «Шелл». В 1922 году он сменил на посту председателя Антиреволюционной партии Абрахама Кёйпера, с 1923 по 1926 год был министром финансов, а в 1925–1926 годах и с 1933 по 1939 год — премьер-министром. Именно он определял политический курс Нидерландов в кризисные годы.

В самые скверные годы экономического кризиса безработица в Нидерландах была все-таки ниже, чем, например, в Великобритании, Германии или Соединенных Штатах. Тем не менее для многих нидерландцев эти годы оказались крайне драматичными, потому что кризисный период затянулся в стране надолго. В то время как положение в экономике, например, Германии и Франции давно стабилизировалось, безработица в Нидерландах зимой 1936 года достигла высшей точки — 500 тысяч человек, или 15,5 процентов работоспособного населения.

Большая продолжительность кризиса в Нидерландах в основном была вызвана тем, что правительство Колейна, в отличие от почти всех других стран, девальвировавших свою валюту, последовательно отказывалось от девальвации гульдена. Поэтому нидерландские экспортеры не могли конкурировать с более дешевой европейской продукцией. Правительство Нидерландов, однако, считало, что интересы страны — в данном случае это означало: интересы нидерландской торговли — требуют прежде всего надежности курса национальной валюты. Примечательно, что эту политику подкрепляли моральным императивом, согласно которому и здесь граница между коммерсантом и проповедником стиралась. «Мы не фальшивомонетчики» — так звучала формула, выведенная директором Центрального банка страны.

Но в конце концов и Нидерланды вынуждены были отказаться от «золотого стандарта». Когда 26 сентября 1936 года даже Швейцария пошла на девальвацию своей валюты, нидерландский «девственный гульден» оставался единственной недевальвированной валютой в мире. Днем позже правительство Колейна все же капитулировало перед экономической реальностью. Гульден потерял пятую часть стоимости, но в экономике Нидерландов практически сразу наметился рост. Впрочем, психологические последствия кризиса еще долго оставались ощутимыми. Целое поколение политиков и государственных деятелей, которые в эпоху мирового экономического кризиса были детьми или, как сейчас сказали бы, тинейджерами, находилось под влиянием этого опыта, и до 80-х годов включительно глубоко укоренившийся страх перед безработицей оставался всеопределяющим фактором при принятии многих разумных и не слишком разумных государственных решений в области экономики.