Михаил Колесов - От Симона Боливара до Эрнесто Че Гевары. Заметки о Латиноамериканской революции

Буржуазия привыкла быть воинственной и господствующей силой в идеологическом, культурном и социальном смысле, а сейчас не она являются господствующей. «Здесь финансовая буржуазия, которая имела господство над остальной экономической структурой, была вырезана под корень». Олигархия исчезла. «То, что осталось, это секторы не организованной промышленной буржуазии и аграрной буржуазии местного значения…»

На вопрос: считает ли он, что возможен стратегический союз с христианами, и в частности, с католической церковью, Вилок ответил в том смысле, что действительно определенные религиозные «сектора» участвовали и поддерживали революцию. Но: «Когда Сомоса был способен сохранять порядок, Церковь находилась с Сомосой. Почти все епископы, до Обандо Браво включительно, в первые годы были сомосовцами, но в один определенный момент, в который Сомоса превратился в препятствие для спасения порядка, и буржуазия ищет другой выход, превращается в антисомосистскую, но для сохранения буржуазного порядка. Это и есть то поведение, которое принимает эклезиастская иерархия».

Такую же жесткую позицию Вилок, который студентом находился в Чили во время драматических событий 1973 г., выразил и по отношению критики революционного правительства Никарагуа в «либеральной» печати.

«Свобода печати, как ее понимает буржуазная демократия, при всей критики, которую содержит, не ставит вопрос изменения режима. Когда информация или орган прессы угрожают системе, их просто устраняют».

По поводу контрреволюционной агрессии против Никарагуа Вилок подчеркнул: сандинисты знали, что борьба против Сомосы была борьбой против «империи». Никарагуа была страной, которая принадлежала к «схеме власти», создаваемой в течение долгого времени, большим трудом и многими ресурсами США.

«Мы представляем опасность для Соединенных Штатов не только потому, что являемся страной, которая имеет независимую внешнюю политику, которую они оценивают негативно для их интересов, не только потому, что являемся для них «советской базой», но в основном потому, что представляем разрыв классической схемы господства для Латинской Америки». Эта схема представлена в согласовании трех систем власти: олигархия, эклезиастская реакционная иерархия и военные, — с которой порывает Сандинистская революция.

Вилок говорил о том, что никарагуанская революция, разобьет «общую модель власти империализма», приблизит ее к финалу, она есть «начало конца империализма».

«И возможно мы будем бороться против Соединенных Штатов еще раз, и именно не потому, что мы следуем большевистской революции или следуем кубинской революции, а потому есть нечто существенное в борьбе за свободу и независимость в Латинской Америке: необходимо противостоять империализму для того, чтобы быть свободными».

«Если мы хотим, что бы однажды Латинская Америка стала свободной, независимой, что бы следовала своим собственным путем, чтобы могла иметь право на свое собственное развитие, на свое собственное благополучие, необходимо бороться против североамериканского империализма».

Итак, знакомство с политическими записками и высказываниями основателей СФНО и руководителей Сандинистской революции, позволяет сделать вывод о том, что «сандинисты» считали себя «марксистами», но не называли себя «коммунистами» (кроме Р. Моралеса) и избегали употреблять слово «социализм». Марксизм для них был «научным проводником никарагуанского революционного процесса». Они признавали его как научное учение, адекватно отражающее социально–экономическую сущность современной политической ситуации. Между марксизмом и «сандинизмом» они видели «основополагающее сходство». Это сходство позволяло оценивать марксизм как революционную теорию, как «научное наследие», с которым «эксплуатируемые классы многих народов мира, поняв социальные условия эксплуатации, шли на борьбу, что бы изменить их». Как говорил Риккардо Моралес Авилес: «Нужно изучать нашу историю и нашу реальность как марксисты и изучать марксизм как никарагуанцы».

Изучать марксизм, «как никарагуанцы», означает использовать его как научную модель, интерпретирующую трансформацию реальности, как «некий теоретический образец, предназначенный быть проводником революционной практики» Теоретическое изучение марксизма и революционного опыта предполагает, что это должно быть творчески приложимо к «реальности собственной истории». [37] Здесь цитируется университетский учебник программы революционного правительства: Teoria y practica revolucionarias en Nicaragua. Curso breve de marxismo. V.I. — Managua: Ediciones сontemporaneas, 1983.

«Марксизм в сандинизме» опосредован двумя традициями национальной борьбы эксплуатируемых и угнетенных классов Никарагуа: борьба Аугусто Сезаря Сандино и двадцатилетняя революционная борьба, «в которой народ и авангард влияли друг на друга в диалектической манере». «Таким образом, речь идёт о марксизме, по своему традиционному характеру, предшествовавшему сандинистской борьбе в Никарагуа, который был воспринят не только в его классических текстах, а также в революционном опыте, научной систематизацией которого были эти классические тексты, и который, в свою очередь, продолжил, обогатив, наследие классиков».

«Сандинисты» 60–70‑х годов XX века утверждали, что «модель связи» между марксизмом и сандинизмом будет наилучшим образом понята по мере того, как в Никарагуа будет создаваться «лучшая революционная теория». Однако история распорядилась иначе: никарагуанская «революционная теория» так и не была реализована. В 1990 году «сандинисты» потерпели поражение на президентских и парламентских выборах и уступили власть буржуазным партиям.

Сандинистская революция осталась в анналах истории Латинской Америки XX века, как уникальная революция, пришедшая к завоеванию власти вооруженным путем и потерявшая ее мирным (электоральным) путем.

Весной 2007 года в результате очередных президентских выборов в Никарагуа Даниэль Ортега вернулся к власти. Его победа, как и возвращение к власти Уго Чавеса в Венесуэле, свидетельствует о том, что, несмотря на трагические перипетии, антиимпериалистическая «латиноамериканская революция» продолжается. Она все больше приобретает свои специфические «континентальные» черты, отличающие ее от классической, европейской, модели «революции».

Латиноамериканская революция как особый феномен Новейшей истории может быть адекватно понят и оценён лишь при условии рассмотрения его вне европоцентристской парадигмы политического мышления. Несмотря на то, что история народов Латинской Америки, начиная с XVI века, интегрирована в историю Европы, это — континентально разные истории , истории разных цивилизаций.