Франсуа-Ксавье Нерар - Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)

Но этой отрицательной констатации недостаточно. Нельзя не поразиться относительному молчанию самых крупных руководителей страны по поводу практики, которая нас интересует. Ни Сталин, ни Молотов, ни Ежов не говорят всерьез об этой системе доносительства. Участие Сталина заметно только на самом первом этапе внедрения системы. Его многочисленные выступления связаны с кампанией по самокритике, в дальнейшем же они сходят на нет. Его, столь широко комментируемая формулировка, призывающая довольствоваться пятью процентами правды в сигналах, хорошо показывает, что использование обращений для усиления репрессий не является основной целью. Постоянное отсутствие средств, недостаток внимания к вопросам закрепления сотрудников на местах, невозможность эффективно контролировать области из центра — все это не неизбежность. Эта неудача не может не быть связана с отсутствием политической воли.

И действительно, число тех, кто заинтересован в этой относительной неудаче, велико. Прежде всего — основные политические руководители: они могут позволять верить в улучшение системы и не должны осуществлять эти улучшения на практике. Вся совокупность высказываний, включая и те, что касаются неэффективности некоторых служб, позволяет им сохранять незыблемым образ государства, прислушивающегося к своему народу.

Отсутствие конкретных результатов равным образом необходимо для физического, политического и социального выживания тех, на кого доносили: руководителей среднего звена в сталинской системе власти. В центре большинства обращений, которые мы изучали, именно они — председатели колхозов, председатели сельских советов, прорабы и директора заводов. Часто благодаря близости к органам расследования писем им удается себя защитить.

Кроме этого, работа с обращениями — это также вопрос власти. Система работает так, что основная возможность причинять вред находится в руках областных административных органов и ниже. Изучение областных архивов, вокруг которых строится это исследование, позволило выявить значимость этих звеньев советской власти. Они более чем заинтересованы в сохранении контроля над системой и возможностей, в случае чего, смягчить последствия ее работы, чтобы еще больше укрепить свою власть. Вызов на ковер к «начальнику», который сообщает, что поступило изобличающее тебя письмо, — сюжет, ставший частью российской коллективной мифологии. Это может быть сделано, чтобы напугать или чтобы показать свое великодушие. Во всяком случае, речь идет о том, чтобы продемонстрировать свою силу.

Для всего руководства развитие разных форм сигналов имеет самый главный смысл: обозначить конец коллективных форм протеста. Быть может, именно этим оно способствует атомизации общества.

Согласно общепризнанной в историографии точке зрения, доносительство — инструмент борьбы во взаимоотношениях с друзьями и членами семьи. Мы попытались показать иное: по нашему мнению, это явление прежде всего имеет касательство к отношениям по работе и может серьезно затруднить жизнь руководителям среднего звена. Сосредоточивая всю критику на отдельных людях, власть хочет убедить население, что все неполадки в обществе вызваны коварством врагов, пребывающим в отчаянии от успехов сталинского социализма. Сама власть тем самым остается незапятнанной без особых усилий. С этим же связано и то, что власть предоставляет очень мало статистических данных, дающих общую картину зол, о которых идет речь в обращениях. Напротив, она множит отдельные примеры, в том числе и в передовицах «Правды»: иллюстрацией недостатков здесь всегда служит частный пример. Никаких обобщений эти статьи не допускают.

Портрет, который мы только что нарисовали, это портрет общества, внушающего страх. Нужно ли считать его еще и обществом, парализованным страхом доносительства? За исключением периода 1937–1938 годов, это, вероятно, не так. Не следует и преувеличивать разрушающее воздействие этой практики на социальные связи. Представляется, что семья, близкий круг друзей, отправление религиозных культов не были предметом доносительства. Что действительно поражает, так это неэффективность этой практики, плохая работа системы и произвол. В изученных нами письмах множество советских людей используют выражение «глас вопиющего в пустыне»: к этим крикам ненависти, отчаяния или зависти, о которых нам захотелось здесь рассказать, не прислушивались вовсе или очень мало прислушивались. Это полное невнимание пугает почти так же, как слова, в которые они облекались.

Публикуемые далее письма из архивов Нижнего Новгорода позволяют познакомиться с документами в их исходном виде [300] Более обширная подборка документов опубликована в машинописном варианте моей диссертации: в ней можно прочитать оригиналы и переводы семидесяти писем из центральных и областных архивов. . Многочисленные орфографические ошибки, отсутствие знаков препинания, неправильный синтаксис и непонятные места — все это существеннейшие характеристики сигнала. Большинство писем написано от руки. В этом случае разобрать их очень сложно: почерк, качество бумаги усугубляют трудности грамматического и орфографического характера. Кроме того, сохранность этих документов очень разная: в секретариатах видных деятелей из центра она идеальна, в области или районе все гораздо более проблематично. Так, отверстие, через которое подшит документ, может оказаться в самой середине текста и стать помехой исследователю. Некоторые фрагменты, таким образом, становится невозможно разобрать. Подобные места отмечены квадратными скобками.

В подобной публикации недостает непосредственного контакта с архивом, о котором так хорошо сказала Арлет Фарж {907} 907 Farge A. Le Goût de l'archive. Paris, 1989. . А ведь речь идет об очень существенной информации: форма почерка, пятна, размер писем, подчеркивания — все это говорит о многом, чего холодный шрифт, набранный на компьютере, а затем напечатанный на качественной бумаге, никогда не передаст. Слова начертаны то на изысканной писчей бумаге со стола представителей московских элит, то на листе, вырванном счетоводом из колхозной бухгалтерской книги, а то и на куске обоев, которым воспользовался крестьянин, так как для него бумага была редкостью и огромной ценностью. Письма часто написаны на папиросной бумаге, и фиолетовые, зеленые или красные чернила растеклись на ней так, что слова почти невозможно прочитать. Но историк знает, что ему повезло, когда автор письма использовал чернила, а не просто карандаш, стирающийся от времени и от многочисленных прикосновений тех, кто читал эти письма.