Сергей Войцеховский - Трест (Воспоминания и документы)

Прилагаемое письмо и материалы по церковному вопросу прошу переслать Бородину, причем, если материалы. Вас интересуют, то пожалуйста пользуйтесь ими. Я - грешник - в этих вопросах слабоват, но подбирал материалы большой знаток дела, Серов.

Жму крепко Вашу руку и сердечно обнимаю. Буду ждать Вашего доклада по поводу текущих событий.

Что поделывает Ваш Лжедмитрий (Д. Ф. Андро де Данжерон)? Давно ли Вы его видели?

Прилагаемые письма Шульц (находившихся тогда в Москве участников Кутеповской организации М. В. Захарченко и Г. Н. Радковича) прошу переслать Бородину (Кутепову).

Несмотря на все мое уважение и любовь к М. Н., не мог осилить его отчета - очень несвоевременно и тема не интересна. Не пишите ему об этом.

Ваш А. Федоров".

--

Трудно сказать, почему Якушев включил в это письмо "маленькую неприятность", якобы постигшую человека, которого он назвал Касаткиным. Мне было известно только то, что этим псевдонимом пользуется ведающий кассой М.О.Р. москвич Стауниц. Лишь в апреле 1927 года я узнал, что и эта фамилия была псевдонимом чекиста, латыша Упелинеца-Опперпута, которого Никулин изобразил в "Мертвой зыби" {84} противником большевиков - бывшим савинковцем, превратившимся в монархиста. Вероятно, Якушев хотел создать впечатление, что участникам М.О.Р. угрожает со стороны ОГПУ опасность, которую один из них избежал.

В письме были указаны не только инициалы, но и фамилия русского парижанина, отчет которого Якушев назвал "несвоевременным". Просьба о несообщении ему этой оценки меня удивила. Я его не знал, даже понаслышке, и только позже убедился в том, что он был хорошо известен Артамонову.

--

В письме № 23 от 15-го июня Якушев сообщил:

"Дорогой Сергей Львович!

Почту Липского (Артамонова) от 10-го июня №23 мы, получили исправно и своевременно. Судя по его словам, это уже окончательно последняя его почта перед отъездом. Поэтому жду в следующий раз письма от Вас.

Хотя Юрий Александрович (Артамонов) и указывает, что Вы будете пересылать ему адресованные на его имя письма, но я полагаю, что самое лучшее будет оставить его на месяц совершенно в покое, если не будет чего-либо экстренного, а потому и не хочу ему писать, пусть отдохнет нервами.

Из числа возбужденных Ю. А. в последнем письме вопросов нуждается в немедленном разрешении вопрос о визе в Швейцарию (в Польшу) для Лежнева (Шульгина). Мы Вас покорнейше просим заняться этим вопросом и попросить Мих. Мих. (Таликовского) дать ему визу.

Волков (Потапов) завтра уезжает на курорт лечиться. Хотя сначала врачи и нашли, что в Крым ему, при болезни сердца, ехать не следует, но так как на Кавказе места освободятся еще не ранее, чем через месяц, а, кроме того, так как в Крыму сейчас стоит весьма умеренная погода и жары нет, то его и посылают в Гурзуф. Надеюсь, что он там окрепнет и после возвращения освободит на некоторое время меня, чтобы я смог осуществить хотя бы на короткое время поездку в Ваши края.

За истекшую неделю ничего особенно выдающегося нас не произошло. Касаткина тягали в субботу в то учреждение, которое делало у него обыск, и подробно расспрашивали с кем и как он ведет переписку из живущих за границей. Он, конечно, указывал на родственников. Вообще нужно {85} сказать, что какая либо переписка, кроме родственной, с заграницей открыто почти невозможна. Неприятно, что Касаткин, благодаря этой истории, находится теперь в поле зрения известного учреждения и требуется сугубая осторожность, чтобы не влопаться, а он человек весьма смелый, иногда даже чересчур.

Очень прошу передать прилагаемое письмо от Мих. Ив. (Криницкого) А. В-чу (Александрову), в нем вложено 100 долларов.

Примите к сведению и сообщите, кому нужно, что Касаткина зовут Александр Антонович и чтобы ему адресовали письма на это имя.

Крепко жму руку и сердечно обнимаю. Ваш А. Федоров".

--

В следующем письме Якушева, помеченном № 24, вместо даты было оказано, что оно написано "в ночь с 20 на 21 июня 1926 г.".

"Дорогой Сергей Львович - сказано было в нем - Вашу почту № 24 от 17 июня получил исправно и своевременно.

Мы совершенно расстроены событием, которое произошло сегодня утром, а именно: эстонский посланник Бирк, бывший их министром иностранных дел и даже одно время председатель совета министров, так вот этот самый высокопоставленный тип сбежал из миссии, оставив там письмо, а так как он перед тем денно и ночно торчал в Н.К.И.Д. (народном комиссариате иностранных дел) и там о чем-то секретно совещался, то естественно мы страшно тревожимся, не предал ли он нас. Пока мы знаем только то, что он исчез, что получил визы турецкую и французскую, но предал ли нас не знаем и куда он направился тоже не знаем.

Нечего Вам говорить, в каком настроении мы все находимся. Возмутительно то, что мы уже неделю назад предупреждали эстонского военного атташэ и требовали, чтобы он или арестовал или убил посланника, но он не решался и вот в результате наши опасения и подозрения оправдались и нам грозит большая опасность.

Писать больше некогда. Если будем целы, напишу более подробно в следующий раз, а пока крепко жму руку и обнимаю.

Прилагаю корреспонденцию для Бородина. Не откажите срочно переслать.

Ваш А. Рабинович".

--

{86} Никаких собственных воспоминаний о деле Бирка у меня нет, а появившиеся в русской зарубежной, в советской и в иностранной литературе сведения об его судьбе противоречивы. Судить о степени их достоверности я не могу, но перечитывая теперь следующее, полученное мною письмо Якушева - № 25 от 29-го июня - вижу, что он, панически описав исчезновение эстонского посланника, поспешил поставить над этим делом точку, как только узнал от меня о предстоявшем приезде П. Б. Струве в Варшаву.

"Дорогой Сергей Львович - написал Якушев на этот раз - Ваше интереснейшее письмо от 24-го июня за № 25 мы получили 27-го. Мы не представляли себе, что разговор между Дежневым (Шульгиным) и приезжим (Струве), о котором нам своевременно сообщил Ю. А. (Артамонов), будет иметь такие быстрые результаты и будет проявлена активность со стороны приезжего.

Ожидаю Вашего следующего письма, в котором, надеюсь, Вы сообщите о тех пунктах, которые он ставит Тресту, а также содержание или текст его статьи (условий).

Когда мы узнали о переговорах Дежнева с приезжим, мы посмотрели на это, как на болтовню или, в лучшем случае, как на одно из тех благих намерений, которыми вымощен ад, полагая, что даже и достать то средства он не в состоянии. Если же вопрос принимает актуальный характер, то с нашей стороны было бы глупо отказываться от помощи, но, разумеется, надо знать условия, которые ставятся Тресту.

Не зная их пока, но в то же время, вполне полагаясь на Ваш такт и преданность делу, мы думаем, что они не содержат ничего противоестественного, иначе Вы, вероятно, просто бы отказались от дальнейших разговоров с ним.