Сергей Войцеховский - Трест (Воспоминания и документы)

Незнакомое имя вызвало краткое колебание...

- Что ему нужно?

-Не знаю... Едет в Берлин... Какая-то просьба. Немец, называющий себя просителем, не был на Вейской редкостью. Часто они появлялись не одни, а с молодыми польками. Просили, умоляли признать их спутницу русской. На польке немец жениться не мог. Брак с русской эмигранткой разрешался. Другие немцы появлялись, чтобы своим присутствием - как им казалось - поддержать просьбу русского авантюриста из числа расплодившихся в Варшаве искателей концессии и любителей легкой наживы, добивавшихся благотворительной вывески. Взглянув на карточку, я подумал, что лучше избавиться от докучливой просьбы, сославшись на "не приемный" день, но ведь этот посетитель побывал в чудесном Киеве...

К желанию увидеть человека, который недавно шел по Крещатику, поднимался по Прорезной, стоял у Золотых Ворот, смотрел из Купеческого сада на Подол и Заднепровье присоединилась другая мысль:

- А что если через этого барона я могу связаться с Коваленкой?

Колебание рассеялось...

- Просите - сказал я В. А. Флеровой-Булгак. С именем Коваленки было связано давнее желание. Я хотел узнать судьбу двух портретов, которые помнил с самого раннего детства. Первый, написанный Шмаковым, изображал мою мать в бальном платье, с пунцовой розой на корсаже, в сияющем и радостном расцвете. На втором, темном до черноты, подпись художника скрывалась под тяжелой рамой, увенчанной сложным гербом. Молодое лицо, написанное в профиль, выделялось светлым пятном - лицо моей прабабушки, Екатерины Васильевны Гагариной. В детстве я видел его в Троицком - нижегородском родовом гнезде, где древней и {174} важной старухой, окруженной внуками и правнуками, она заканчивала жизнь, чудесно начатую превращением крепостной крестьянской девушки в княгиню.

После ее смерти, портрет достался моей матери. Она его берегла, но, когда в 1921 году она, мой брат и я, после расстрела отца, тюремных злоключений, борьбы и страданий, поочередно пробрались из России в Польшу, портреты остались в Киеве на произвол судьбы. Я иногда надеялся, что в старости увижу их в каком-либо музее, в освобожденной от большевиков России.

Летом 1942 года я набрел в берлинском "Новом Олове" на объявление некий Коваленко извещал, что в Киеве, на Фундуклеевской, им открыта антикварная лавка. Я вспомнил портреты - военный разгром первой русской столицы мог их забросить к старьевщику... Вспомнил, но искать не стал. Слишком много было других забот, но почему не спросить о Коваленко человека, побывавшего в Киеве?

В. А. Флерова-Булгак открыла дверь, впуская посетителя. По привычке, я поднялся навстречу. К столу подошел моложавый блондин, гладко выбритый, незаметно седеющий. Взгляд серых глаз был пристальным, но, в то же время, не совсем спокойным. Лицо - не русское, но и не тонкое, какое-то, мелькнула мысль - "не баронское"... Да, не баронское, но все же балтийское, не то эстонское, не то латышское... Крепкое, волевое крестьянское лицо... Нет, не похож этот барон на родовитого потомка тевтонских рыцарей, но мало ли какая кровь течет в баронских жилах... Отмахнувшись от первого впечатления, я спросил:

- Womit kann ich dienen?

- Могу ли говорить по-русски? - ответил гость.

- Конечно... Садитесь, пожалуйста...

Он сел. Нас разделял письменный стол. Большие окна бросали в комнату яркий свет. На посетителе был темный, синий пиджак. Галстук, не в меру пестрый, показался безвкусным. Внимание остановилось на рубашке.

На первый взгляд - одна из тех дешевых мужских рубах, которыми до войны была завалена Европа, но - как странно - косые, четко простроченные швы поднимаются на груди от пуговиц к плечам... Такая вещь не могла быть куплена в Берлине! В безобразных швах почудилось советское клеймо.

- Чем могу служить? - спросил я вторично. {175} Барон заговорил о деле: он - проездом в Варшаве; счел долгом побывать у председателя Русского Комитета; у него - хорошая торговая связь с Киевом; ему хочется наладить отношения с русскими купцами в Варшаве: может быть, кто-нибудь воспользуется возможностью выгодного вывоза варшавских товаров в Киев... Я прервал:

- Комитет не занимается торговлей... Русских купцов в Варшаве немного, да и как торговать? Граница заперта на семь замков, а привозить из Киева в Варшаву нечего...

Гость не сдался. Торговля с Киевом сулила, по его словам, большие барыши. Население Украины нуждается во всем. В Киеве нет ниток, иголок, мыла. Взамен можно привезти серебро и фарфор, которого там сейчас столько в комиссионных лавках.

- В комиссионных лавках? Кстати, барон, знаете ли вы в Киеве антикварный магазин Коваленки?

Барон смутился:

- Какого Коваленки?.

- Того, что на Фундуклеевской... В "Новом Слове" было его объявление...

Барон казался растерянным; затем, как бы вспомнив что-то, негромко, но отчетливо сказал:

- Коваленко, это я...

- То есть как?

- Очень просто...

Запутанный рассказ был неправдоподобен. Отец барона - Коваленко - был, по его словам, агрономом и управлял до революции имениями Скоропадских. Мать, урожденная Мантейфель, была остзейской немкой. Сам барон родился в России, никуда до войны не выезжал, был многократно арестован большевиками, сидел в тюрьмах, скрывался, служил бухгалтером в кооперативах...

- Все это хорошо... Но почему же вы барон Мантейфель?

- Собственно говоря, моя фамилия - барон Коваленко фон Мантейфель... Вы, вероятно, знаете, что Розенберг позволил на Украине тем, в чьих жилах течет немецкая кровь, не только стать немецким подданным, но и принять немецкую фамилию, в данном случае - фамилию матери...

- И титул?

- Да, и титул.

[Image009]

{176} Это было сказано твердо, но "человек, побывавший в Киеве", больше меня не занимал. Передо мной был явно самозванец, вероятно - аферист. Я сухо его оборвал, заметив, что разговор затянулся.

- Если вам угодно войти в сношения с русскими фирмами в Варшаве, обратитесь к Борису Константиновичу Постовскому.

Я назвал члена правления, который ведал в Комитете помощью русским промышленникам и купцам.

- А нельзя ли найти ход в украинские фирмы?

- Не знаю... Спросите Бориса Константиновича...

Вероятно, в моем голосе прозвучало нетерпение. Гость это заметил и встал. Я позвонил:

- Проводите барона...

Дня через три, встретившись с Постовским, я спросил:

- Видели Мантейфеля?

- Нет, он у меня не был.

"Новое Олово" сообщило, однако, что Александр Коваленко назначен киевским представителем газеты. Следовательно, в Берлине он, очевидно, побывал.

Август 1944 года был в Берлине сухим и душным. Малейшее движение воздуха поднимало тучу едкой известковой пыли. От развалин пахло трупами и газом.

Город еженощно подвергался воздушной бомбардировке.

Англичане и американцы прилетали словно по точному расписанию - в десять вечера и после полуночи. Больших налетов не бывало, но появление неприятеля держало город в напряжении. До второго отбоя никто не ложился.