Мирослав Крлежа - Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

При таких-то обстоятельствах и появился Фран Супило с своей политической концепцией. Будучи еще молодым сторонником Старчевича [139] и редактором дубровницкой газеты «Црвена Хрватска» [140] , в 1893 году, вступив в борьбу с графом Куэном (в Австрии тогда правил кабинет графа Таафе [141] ), он предвидел следующие три варианта: «или хорваты победят силой своего собственного движения, или великие события в Монархии разрешат хорватский вопрос наряду с прочими проблемами, или Монархия падет в результате переворота извне».

«Мы рассчитываем на все три варианта, — писал он. — Надо готовить народ, чтобы нас не застал врасплох любой поворот событий. Так думают немногие. А ведь решающий день может наступить внезапно. Позор народу, если он не будет знать, что делать. Оправдания не спасут. Тогда он сам себе подпишет приговор».

Будучи настроенным антиавстрийски и революционно, он не мог совладать со своими внутренними терзаниями, связанными с хорватско-сербскими противоречиями. Он выступал за национальное единство хорватов и православных хорватов и поэтому всегда вел резкую, непримиримую борьбу с сербами-мадьяронами и сербами проитальянской ориентации [142] . Он не разделял мнения Рувараца [143] , утверждавшего в своей брошюре, что хорватский флаг придумал Орбини [144] , а склонялся к тому, что заявил в 1881 году Джордже Попович [145] , а именно, что современный сербский флаг (красно-сине-белый — в сущности русский флаг) [146] введен под давлением турецкого султана вместо старого сербского знамени, красно-бело-синего, то есть хорватского. Он писал непримиримые статьи в духе идеологии Старчевича, почти дифирамбы, о том, что в большинстве общин Бокелья под горой Ловчен развевается хорватский флаг, и без устали разоблачал сербскую печать [в Хорватии], которую в пропагандистских целях поддерживал своими средствами правительство Сербии. Сербию Обреновичей [147] он ненавидел, ополчался на нее всеми средствами и не признавал за ней права называться южнославянским Пьемонтом [148] . Для него Пьемонтом югославянства была Хорватия, а не Сербия. В ответ на тезис тогдашних сербов, что хорваты — переродившиеся сербы, то есть западная часть сербского населения, оторванная от него католицизмом, своего рода выродки из областей с неправильной религией, — в ответ на это Супило призывал к унификации всех хорватских государствообразующих партий на основе революционной антиавстрийской идеологии, почти как у Кватерника [149] , и к немедленному бунту и восстанию.

Сербское национальное самосознание он приводил в качестве классического примера нетерпимости (высказывания епископа Ружичича [150] ). Разоблачая короля Милана как австрийского агента [151] , он всегда и всюду писал о [сербских] радикалах только в негативном тоне. («Не дай Бог, чтобы нашим народом управляли такие патриоты!») При открытии памятника Гундуличу [152] , когда в нашем обществе велись бесконечные дискуссии о том, писал ли Гундулич по-сербски или по-хорватски, и чьими Афинами является Дубровник, сербскими или хорватскими, он обзывал сербов провокаторами, установителями палочного режима, готовыми подмять под себя всех и каждого, и патетически подчеркивал такое свойство хорватов, как конструктивность их культуры: Музей в Книне [153] . Печать и культурные общества. Музыкальный институт и культ музыки. Театр. Изобразительное искусство. Картинная галерея. Академия. И так далее.

Это был первый круг, пройденный молодым политиком, бывшим в плену ограниченных романтических взглядов Старчевича, этих вечно открытых и проблематичных вопросов хорватского синтеза. Поэтому понятно, почему он решительно отбрасывал опасные для хорватов тенденции к исключительности и раскольничеству, присущие сербам. Его исторический ретроспективный взгляд, устремленный к некой блестящей государствообразующей традиции, сочетался с экстатическим увлечением культурными и конструктивными элементами хорватского самосознания. В то время Сербия казалась ему ничего общего не имевшей с югославянским Пьемонтом — страной, терзаемой династическими склоками, раздираемой борьбой камарильи за свои интересы, за генеральские эполеты, страной, неспособной ни к какой инициативе югославянского масштаба. И, в соответствии с идеологией Анте Старчевича, он считал, что православным хорватам абсолютно чужды антиавстрийские устремления хорватов подлинных, ему казалось естественным, что мадьяроны в Бановине [154] , а также сербы проитальянской ориентации в Далмации вонзают нож в спину хорватам ради своих эгоистических интересов. Поэтому, считал он, сербофобия имеет под собой все основания, и борьба против сербов и сербской ирреденты на всем фронте хорватской политики вполне оправданна [155] .

Так продолжалось целых десять лет, с 1893 по 1903 год. К моменту падения Куэна в Хорватии и Александра Обреновича в Сербии [156] , когда на национальном горизонте впервые обозначились возможности существенных позитивных сдвигов, Супило созрел для полной, коренной ревизии своих взглядов, убеждений и программ. Наступила известная фаза Риекской резолюции [157] , которая заключала в себе два ростка весьма опасного и тяжкого надлома, который и произошел двенадцать лет спустя. Неотвратимо и трагично [158] . Вся деятельность Супило в Будапеште, начиная с шумных обструкций в венгерском парламенте [159] и кончая процессом Фридьюнга в Вене, базировалась на весьма туманной предпосылке в духе Гарибальди и Мадзини времен марта тысяча восемьсот сорок восьмого года («Vormärz») [160] , предпосылке, которая при столкновении с реальностью оказалась совершенно недостаточной и неверной [161] . Супило и в самом деле был искренним югославянским либералом образца сорок восьмого года [162] . Но к тому времени на австрийский режим разрушающим образом действовали уже другие (отнюдь не те же, что в сорок восьмом году) компоненты. Супило-политик никогда не поднялся до социальной ревизии своих взглядов, и это привело его к фатальной пропасти, в которую он в конце концов неотвратимо и трагически сорвался. Вторая же, тоже мещанская, сентиментальная и ошибочная посылка заключалась в попытке ревизии хорватско-сербских противоречий. Из безусловного противника трактовки пречанских сербов как самостоятельного политического фактора он превратился в сторонника той гипотезы, что хорватские сербы осознали важность борьбы за государственную независимость Хорватии и за ее суверенитет. Это предпосылка оказалась ошибочной. Сербы, живущие в Хорватии, — мещане, в глубине души тайные сербские ирредентисты, — остались исключительно сербами и никогда, вплоть до сегодняшнего дня, не поняли лозунгов национального единства.

Таким образом, вполне естественно, что, когда борьба против Австрии, против Вены, против Эренталя после аннексии Боснии достигла одного из своих пиков, у сербов, живших в Хорватии, автоматически проявилась прежняя сербско-мадьяронская [163] , близорукая тенденция к уступкам, к концессиям, к «regierungsfähig» [164] [165] .