Себастьян Хаффнер - В тени истории

Двумя годами позже правда наступило крутое падение, а уже за пятьдесят лет до этого, во время Семилетней войны, Пруссия два–три года стояла на краю пропасти. Здесь не следует пересказывать историю прусских войн, побед и поражений. Россбах и Лёйтен, Колин, Цорндорф и Кунерсдорф, позже Йена, Лейпциг и Ватерлоо — сегодня вовсе не хотят более знать об этих событиях более точно и не нуждаются в этом. Однако о чём имеет смысл как и прежде поразмышлять, когда хотят понять прусскую историю, это следующее:

Никакое другое европейское государство, когда оно проигрывало битву или даже войну, не ставило на карту всё своё существование. Франция, Англия, Испания, теперь и Россия, тогда ещё и Австрия — это были прочные величины, без которых никто не мог представить себе Европу. Но Европу без Пруссии мысленно можно было себе представить. Против этого не помогали все военные успехи. Она была такой новой. У людей ещё свежа была в памяти Европа без Пруссии, и никто тогда не ощущал отсутствия Пруссии. С тех пор, как она существовала, она напротив казалась большинству её соседей чрезвычайно ненужным нарушителем спокойствия. Никто не приглашал эту маленькую страну в круг европейских великих держав. Она в него втиснулась, она в него напросилась. Как это создавалось в течение столетия — с умом, хитростью, нахальством, коварством и героизмом — это было стоящее лицезрения представление. Но этим Пруссия не заставила себя полюбить, и план — снова её ликвидировать и поделить её территорию между другими государствами — всегда витал в воздухе. Пруссия так сказать возникла из ничего, существовала, со всей своей неприступной силой, всегда на границе небытия — и каким–то образом сюда вписывается то, что в настоящее время она снова исчезла в небытие.

Она едва избежала этого во время Семилетней войны, и после поражения в войне с Наполеоном в 1806 году казалась вновь очень близка к исчезновению. Оба раза Пруссия избегла уничтожения только вследствие чрезвычайной удачи, разумеется, соединенной с героическим упорством, без которого удача каждый раз приходила бы слишком поздно. И во второй раз она вышла из этой передряги не совсем целостной, не совсем неизменившейся. Прусская история в 19 веке продолжалась ещё долго, и в ней были ещё величественные эпизоды, но собственно прусская история успехов пришла к концу при Наполеоне, и классическая Пруссия, которая ещё и сегодня способна нас восхищать — это холодное, блестящее, жёсткое и при всей жёсткости в то же время столь просвещённое, прогрессивное и свободомыслящее государство разума — не пережила эпохи Наполеона. В 1815 году из бездны, в которую упала Пруссия, она восстала другой, изменившейся.

Набожное государство романтики

Столь коротка прусская история — и Пруссия играла в ней три, даже четыре совершенно различных роли, она дважды или даже трижды совершенно меняла весь свой характер, и собственно, когда говорят «Пруссия», следует всегда прибавлять, о какой именно Пруссии идёт речь. Это связано с тем, что Пруссия как раз была не естественным образованием, а искусственным, государством, которое само себя сделало и в определённом смысле было каждый раз таким, каким оно быть желало. Пруссия не только в географическом смысле не имела прочного местопребывания — она между 1740 и 1866 годами на карте Германии и Европы каталась туда и сюда подобно шарику ртути на стекле; она также неоднократно меняла свою внутреннюю сущность.

Была классическая Пруссия 18 века; романтическая Пруссия половины столетия между Наполеоном и Бисмарком; немецкая национальная Пруссия эпохи Бисмарка и после него; и, если угодно в качестве эпилога, в заключение также и республиканско–демократическая Пруссия Веймарского периода, которая интересным образом предвосхитила пару отчётливых характерных особенностей сегодняшней Федеративной Республики.

Однако сейчас нам следует бросить короткий взгляд на изменившуюся Пруссию, которая вышла из наполеоновской пробы на прочность, на романтически–реакционную Пруссию эпохи Реставрации и бидермайера [16] Biedermeier, бидермайер — стилевое направление в искусстве и литературе 1815–1848, в нём отразились как демократизм, так и обывательские воззрения и вкусы бюргерской среды. . Классическая Пруссия 18 века была прогрессивной, воинственной и отличалась свободомыслием; она была государством Просвещения. Пруссия периода Реставрации была реакционной, мирной и набожной; государством романтизма. Не было случайностью, что в этой романтической Пруссии Берлин со своими представителями творческого семейства — Тиек, Арним, Фуке и Шамиссо — стал столицей романтической школы. Романтическим и реакционным была разумеется вся наступившая теперь эпоха, и в этом отношении Пруссия снова осталась верной себе, когда она — как обычно — шагала в ногу со временем.

Пруссия сделала это также и в эру Наполеона — она на свой лад восприняла современные французские идеи и попыталась внедрить их в политику реформ. Но очень уж много из этого не получилось, и в решающий последний момент Пруссия всё же присоединилась к коалиции старых держав и победила с ними вместе; тем самым реформы были парализованы. В то же время это однако спасло Пруссию от угрозы распада и ликвидации. Над Пруссией времен Меттерниха [17] Меттерних, Клеменс Венцель Лотар (1773–1859), князь, австрийский государственный деятель и дипломат. в качестве молчаливого девиза стояли слова: «Мы спаслись ещё раз".

Она стала в высшей степени миролюбивым, даже трусливо нерешительным, тихим и скромным, разумеется также более чем реакционным государством, которое тесно и боязливо присоединилось, даже скорее ухватилось за своих более крупных и более сильных союзников Россию и Австрию, которые спасли её в 1813 году. В своём завещании 1835 года Фридрих Вильгельм III. призывал своего наследника: «Не забывай способствовать согласию между европейскими державами, насколько это в твоих силах. Однако прежде всего Пруссия, Россия и Австрия не должны никогда отделяться друг от друга; их единение следует рассматривать как краеугольный камень великого европейского альянса».

Сравните это с заключительными словами политического завещания Фридриха Великого в 1776 году: «Пока страна не обладает большей цельностью и лучшими границами, её правителям следует быть toujours en vedette [18] Всегда быть на страже; быть настороже (фр. яз.) , за своими соседями наблюдать и в каждое мгновение быть готовым отразить губительные нападения своих врагов». Тут разница полная. Классическая Пруссия 18 века была отважным государством пиратов, которое пробивало себе дорогу. Романтическая Пруссия была установившимся на скромной ступеньке, если угодно: добившимся определённого успеха государством, которое со вздохом облегчения перешло к отдыху после опасных для жизни приключений.