Игорь Всеволжский - Ночные туманы

- Идем, сынок, чай пить, - позвала мать.

Мы поднялись на несколько каменных ступенек и очутились в полутемной, почти пустой комнате, в которой пахло сыростью. Отец уже сидел на деревянном диване.

На столе валялись какие-то корки, объедки. Проковылял солдат и, стряхнув объедки и крошки на пол, стал стелить на стол грязную скатерть. Усы у солдата были редкие и топорщились, как у кота.

- Намедни у нас почту ограбили, - сказал одноногий весело. - Стрельба была - у-ух! Давно такой стрельбы не слыхали...

- Что же, и теперь ездить опасно? - равнодушно спросил отец.

- Ни, - ответил солдат, - теперь не опасно. Поручик - орел, везде постов понаставил - зверь не пройдет, птица не пролетит.

- А разбойников не поймали?

- Да они с понятием: почтаря и ямщика отпустили с богом, попугали лишь малость. А почту, оно действительно, отобрали. А насчет поймать - разве их поймаешь?

У них каждый камушек - дом, каждый кустик - квартера, сорок лет тут служу, не бывало еще, чтоб ловили...

- Иди за самоваром, дурак! - рассердился отец, и солдат ушел, стуча своей деревяшкой.

- Что ж это будет, мой друг? - спросила мать.

- Дай-ка лучше трубу, - сказал отец строго.

Мать принесла трубу, и он заиграл встречный марш.

* * *

Через два часа одноногий усадил нас в возок и прикрикнул:

- Тро-гай!

Свежие лошади побежали рысью. Отец сразу же задремал, стал похрапывать. Возок то подпрыгивал, то опускался куда-то в глубину, то покачивался. В окна были видны только скалистые стены. Спина ямщика сначала покрылась мокрыми пятнами, потом стала глянцевой от дождя. Я долго смотрел на блестящую мокрую спину, потом заснул.

Далеко позади остались и мрачный холодный Крестовый перевал, и стремительный спуск к селению Пассанаур, в котором в предвечернем сумраке светились окна.

Возница покрикивал на неторопливых лошадей. Повозка тряслась по каменистой дороге. Вдруг лошадиные копыта зацокали как-то особенно звонко.

В темноте я ничего не видел. Теплый ветерок донес обрывки музыки. В воздухе запахло мокрыми тополями.

В темноте появился светлый квадрат: кто-то открыл дверь. Высокий человек встал на пороге, отбрасывая длинную тень. Мы свернули направо, потом налево, из темноты выплыл тусклый уличный фонарь. Залаял басом невидимый пес, и повозку задергало: пес кидался лошадям под ноги. Возница хлестнул кнутом в темноту - раздался отчаянный визг, и все стихло. Глухой голос сказал:

- С приездом.

В темных окнах засветились огни.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На продолговатом плацу, с невысохшими лужами, окруженном приземистыми казармами, фельдфебель обучал солдат военным наукам.

- Серые порции! - кричал он. - Деревенщина! Никакого в вас нету понятия!

Из окон унылой казармы доносились трубные звуки.

Отец, как видно, знакомился с музыкантской командой.

Фельдфебель заставлял солдат бегать, колоть штыками воздух, плюхаться в грязь, подниматься. Поднимались они с грязными руками и лицами, но он не давал времени им обтереться.

Нет, я бы не хотел стать солдатом!

Ко мне подошли два мальчика. Один - вихрастый, курносый, веснушчатый, волосы у него отливали золотом, глаза были веселые и нахальные. Другой грузин, курчавый, нос с горбинкой; он был похож на орленка.

- Ты что здесь делаешь? - спросил вихрастый миролюбиво.

- Смотрю.

- Нашел чем любоваться. Откуда ты взялся?

- Приехал.

- А кто тебя звал?

- Подожди, дорогой, пусть расскажет все по порядку, - вмешался грузин. - У тебя отец кто?

- Капельмейстер.

- Капельдудкин? - воскликнул вихрастый так весело, будто я ему сообщил что-нибудь чрезвычайно смешное.

Мальчишка свистнул и весело протрубил марш: - Тра-тата, та-та... Так это твой отец надрывается? - кивнул вихрастый головой на казарму, из раскрытых окон которой продолжали вырываться трубные звуки. - Старый-то на днях дуба дал. Мы называли его волчьей мордой.

- За что?

- За то, что злющий был, дьявол!

- А тебя как зовут, дорогой? - спросил грузин.

- Сергеем.

- А я Васо Сухишвили. - Он протянул мне руку. - А он Сева Гущин, фельдшера сын.

- Разойдись! - заорал так сердито фельдфебель, что я вздрогнул.

- Ты что? Он не нам. Он солдатам, - успокоил Сева.

За казармами был огромный пустырь. Мои новые знакомые подвели меня к большому камню.

- У кого ножик есть? - спросил Васо.

Я протянул ему свой.

- Хороший ножик, - похвалил Васо. Он выковырял из патрона порох на камень, достал из кармана спички. - Ну, берегись!

Пламя вспыхнуло, словно фейерверк.

- Здорово! Теперь я! - сказал Сева. Наступила и моя очередь. Мне не хотелось показаться неловким. Я выковырял порох, зажег спичку - и вдруг в лицо и в глаза ударило чем-то горячим.

- Ой!

- А ну, покажи. Белый свет видишь? Значит, еще не ослеп, - успокоил Васо. - Больше пороха нет, вот твой ножик. А впрочем, давай сыграем с тобой в "кбчи".

- Во что, во что?

- В "кбчи".

Васо достал из кармана баранью косточку.

- Не играй с ним, Сережка, он мигом тебя обыграет, - предупредил Сева.

- Чепуха! Ставлю против твоего ножика десять пуговиц!

В одну минуту Васо выиграл у меня ножик и десяток отличных перышек.

- Ну, это с тебя за науку, - сказал Сева весело. - Никогда не играй с Васо.

Васо хозяйственно осмотрел ножик и перья и положил их в карман.

- Мне сам Георгий святой и тот проиграет.

...К обеду я поспел вовремя. Стол был накрыт, отец еще не возвратился, а мама напевала в соседней комнате песню: "Сулико, ты моя, Сулико..."

Я сбегал во двор, умылся, а мать все пела и пела.

Вдруг она смолкла, и в доме настала мертвая тишина.

Послышались тяжелые шаги. Возвращался отец.

- Обедать, Мария, - сказал он, входя.

Мать пробежала на кухню. Отец подошел к окну и стал смотреть на улицу.

- Садитесь, - сказала мать робким голосом. - Обед готов.

Мать налила суп в тарелки, и я стал есть. Отец сказал:

- В понедельник пойдешь в училище. Ты должен отлично учиться, иначе я сдеру с тебя шкуру. За каждую четверку я буду отпускать тебе вразумление, за каждую пятерку поощрение. Ешь.

Мать кивала мне головой: ешь, ешь.

Мне расхотелось и есть, и пить, но я ел и суп, и котлеты, и пил чай, чтобы, чего доброго, не рассердить отца.

Он неторопливо, маленькими глотками пил темный чай и подбирал ложечкой со стеклянного блюдечка золотистый мед. Отец смотрел мимо меня, куда-то в стену, жесткими глазами. Мать молчала. Она знала, что, если заговорит за столом со мной, отец нахмурится и спросит:

- Что ты сказала, Мария?

А если она попробует завести с ним разговор, он еще больше нахмурится:

- Не веди разговор при мальчишке.

Наконец отец допил чай. Он полез в карман и достал сложенную бумагу.

- Вот тебе расписание. Прочти и распишись.

Я схватил бумагу и прошмыгнул мимо отца. На листке четким почерком было написано: